Лучшие страхи года
Шрифт:
Она вздыхает, теплый воздух щекочет мне ухо.
— Ладно, — говорит она, — не сейчас.
Мы устраиваемся рядом, чтобы снова уснуть.
На этот раз я не вижу снов.
На следующий… день? Бог знает. Здесь внизу нет ни времени, ни света — кроме того, что зажигаем мы. Но должен же я как-то это назвать. На следующий день мы исследуем пещеру.
Она большая, просторная. Угля много, большие глыбы его прямо в стенах. Мы можем отбивать куски камнями. Мы не замерзнем. Можем умереть от голода или жажды,
Благодарение Богу, в одной из лодок кто-то хранил чайник. Не знаю для чего. Еще одна удача, как фонарики и счетчик Гейгера или как не упавший на нас потолок. Слепой случай, спасающий нас всех.
Ну, по крайней мере пятнадцать человек.
Я, Джин и Фрэнк Эмерсон — единственные взрослые. Остальные — восемь мальчиков и четыре девочки. Большинство детей подростки, между четырнадцатью и семнадцатью годами. Двум мальчикам по десять, одной девочке — девять лет. Старшие дети — более сильные, рослые, более независимые. Они сами несут на своих плечах тяжесть случившегося. Младшие — испуганные, то сбивающиеся в кучу от холода, то вдруг в бессмысленной панике бегущие прочь. У них с самого начала не было шансов. У всех малышей… Я вспоминаю, как Альф Байерскоф спустился обратно вниз и больше не вернулся. Это был храбрый человек. Герой.
Мертвый. Лучше быть живым трусом… Так ли это? Взгляните на меня: пустое место. Но все еще жив.
Фрэнк греет воду в чайнике, направляя пар под перевернутую лодку — так, что тот собирается в углу. Рядом с ним крошечная чашечка: скудная порция воды для каждого из нас.
С едой гораздо хуже, пока один из маленьких мальчиков не кричит, указывая на что-то в воде. Тот же мальчишка, которому показалось вчера, что он видит человека в канале. Но на этот раз он действительно что-то заметил, что-то большое, белое, плещущееся. Рыба, и огромная. Изо всей силы бью веслом по воде — и она, оглушенная, всплывает на поверхность.
— Лещ, — объявляет Фрэнк, любитель рыбалки.
Лещ безглазый и совершенно белый.
— Они обычно любят мутную воду.
«Мутная» — не вполне подходящее слово для этой воды, но я, тем не менее, благодарен. Это большая рыба, но на пятнадцать человек ее хватает едва-едва. Нам нужно еще.
— Здесь должны быть крысы, — говорит один из мальчиков, Джефф Томлинсон. Спортивный, деловой, любит ходить в походы, прочел много книг по выживанию в трудных условиях. Стоило догадаться, что он сообразит. — Мы сможем их есть.
— Если сможем поймать, — отвечает Фрэнк.
— А вдруг они тоже слепые, как лещ? — предполагает Джефф.
— Тогда у них слух, как у летучих мышей.
Гадаю, а нет ли тут и их.
— Мистер Форрестер! — Это одна из девочек, Джейн Раутледж. Она в самом конце пещеры, указывает на что-то. — Посмотрите на это, сэр.
Ее спокойствие пугает. Видимо, разновидность шока: она словно спряталась в раковину.
В конце пещеры русло ветвится, потоки исчезают в дырах в стене. Узкие и длинные, извилистые пещеры. Я мог бы войти в одну из них, если бы сгорбился, как Квазимодо. Оглядевшись
Решившись, преодолеваю несколько футов до ближайшего хода. Он недалеко. Почему-то при виде него я покрываюсь мурашками. Касаюсь стены. На ощупь она — ребристая.
Эти ходы вовсе не естественного происхождения.
Их выкопали.
Я ничего не говорю об этом, но почему-то они так и притягивают детей.
Когда наступает то, что мне кажется вечером, они уже заходят туда, но не очень далеко, не упуская из виду главной пещеры — по моему настоянию. Последнее, что нам сейчас нужно, — это чтобы кто-то из них потерялся.
Итак, к концу дня эти ходы обретают имя.
Дети зовут их лазами.
— Будто гигантский червяк прополз сквозь них, — шепчет Джин. — Тебе не кажется?
Я сжимаю ее руку:
— Нет.
Мы в дальнем конце пещеры. Уже поздно — по нашему новому счету времени. Дети и Фрэнк спят вокруг догорающего костра. Джин и я… мы настолько согрелись и настолько беспечны, что отправляемся бродить. Я освещаю фонариком один из лазов. Ребристый, неровный камень блестит в луче света. Я вижу примерно на десять ярдов вглубь, а затем лаз загибается вправо и пропадает из виду.
— Они какие-то жутковатые, правда? — шепчет она.
— Да. — Мы переходим к соседнему отверстию. — Хотя, кажется, детям они нравятся. Хоть какое-то занятие.
— Верно. Только не позволяй им играть там. В таком месте очень легко застрять или потеряться.
— Угу. — Я снова зажигаю фонарик и хмурюсь: — Постой.
— Что?
— Взгляни. — Возвращаюсь к первому ходу. — Видишь это?
— Заворачивает направо. Да?
— Смотри. — Делаю шаг направо и свечу фонариком во второй туннель, рядом. — Видишь?
Соседний туннель простирается по прямой куда дальше первого — на пятнадцать — двадцать ярдов, не меньше, — прежде чем начинает изгибаться в сторону и вверх. Его стены совершенно гладкие, без повреждений. Прямой путь в земную толщу.
— Этого не может быть, — говорит Джин.
— Я знаю.
Мы идем к первому ходу и снова заглядываем в него.
— Там должен быть тупик, — говорит Джин.
— М-м… постой.
Я решаюсь войти в туннель, освещая его.
— Пол! — громко шепчет она.
— Все в порядке. Я сейчас вернусь. Только…
Я замолкаю. Я дошел до поворота в первом туннеле. Никакого тупика нет. Фонарик выхватывает из тьмы новый длинный и низкий лаз, тянущийся далеко вперед. И я не вижу в стенах никаких разрывов. Но они обязаны быть. Наверное, игра света и тени, вызванная самой структурой стен. Возможно, оптический обман, который делает проход невидимым.
— Пол?
— Здесь туннель, — говорю я. — Должно быть… Джин?
— Да?
— Иди к следующему лазу, — прошу ее. — Просто постой там.