Лучший частный детектив
Шрифт:
— Как Шурочка? Её же звали… Наташа. — Ражнёв с недоумением смотрел на бабу Груню.
— Нет же, Шурочка её звали. Я ещё из ума не выжила. — Славная женщина была, — продолжала соседка, как-то особенно произнося букву «л», словно эта буква западала. — Так, по-соседски, она часто ко мне обращалась, я помогала советами по хозяйственной части. Муж её, знала его с детства, тихий был, долго холостяком ходил, а женившись, шагу без Шурочки ступить не мог… С ней что-то случилось?
Узнав, что бывшая её соседка живёт в другом городе, успешно трудится, баба Груня успокоилась и рассказала всё, что знала о семейной идиллии Пригожиных.
…Александра вышла замуж за тихого, непьющего мужчину. Ей повезло. Так думали все, кто видел эту пару. Но, главное, что так думала сама Саша. Работал Михаил водителем-дальнобойщиком. Иногда отсутствовал неделями, а Саша сначала училась, поступив на факультет психологии, закончила по ускоренной программе, потом писала диссертацию, занималась частной практикой. После года совместного проживания муж Натальи Николаевны неожиданно погиб в результате ДТП, и Пригожина переехала в свой родной город.
«Бедная Шурочка. Такого мужа покладистого потеряла. Он, когда из поездок своих возвращался, пылинки с неё сдувал, души в ней не чаял», — баба Груня со знанием дела делилась информацией.
— Интересно ведаешь, словно сказку сказываешь.
— Так сказка и есть. Искали Наталью, нашли Шурочку. Чур меня, чур!
— Фотографию догадался спросить?
— Обижаешь. Первым делом.
Толик достал из портфеля фотографию, предусмотрительно завёрнутую в белый лист бумаги. Вера увеличила на экране монитора ту фотографию, что прислала ранее няня Корсунских. И оба начали внимательно рассматривать снимки. На фото, добытого Ражнёвым, женщина была изображена как-то полубоком, черты лица немного размыты, обеими руками облокотившись о стол, она изящно поддерживала подбородок. На электронном снимке девушка была моложе, с длинными вьющимися волосами, но чёткости тоже не хватало. Вера принесла из кабинета мужа лупу.
— Вроде та же самая.
— Похоже. Но стопроцентной уверенности нет, — Вера поднесла фотографию к лампе. — Что-то здесь… Вот только что?
— А что ты ищешь, позволь узнать…
— Ну, меня что-то настораживает. Так бывает, когда смотришь и не видишь. А оно есть. Понимаешь?
— Пока нет, — Ражнёв взял фотографии. — Эта старше, лет на пятнадцать. Вот и бижутерия выдаёт возраст. Такие бусы в юности не носят.
— Да-да, бижутерия… — Вера вырвала карточку из рук Толика. — Я тоже обратила внимание… Так. — Она вздохнула, вскочила на ноги и победно воскликнула. — Поняла! Вот оно… доказательство!
На среднем пальце правой руки этой женщины красовался перстень, изображающий… белую черепаху. Перстень выделялся довольно ярким пятном в глазнице лупы на фоне чёрно-белой картинки. Именно этот перстень, да, нет сомнений, Вера самолично лицезрела у Пригожиной на ухоженной загорелой руке.
— Итак, получается…
— Что же теперь делать? — вопросительный взгляд Толика начал раздражать Веру.
…Она сидела, поджав ноги. В этой позе была похожа на маленькую девочку. И внутреннее состояние было схожим. Да, маленькая девочка, которой не хватает смелости и веры в собственные силы. Толик, сидящий за кухонным столом напротив, засмотрелся, остановив взгляд на прикрывавшей глаза Вериной чёлке. Она ощутила неуместность момента, решительным движением смахнула волосы с лица, а также ту неуверенность, которая грозила подавить решимость, столь необходимую в этой непростой ситуации.
— Надо срочно искать Егора! — почти крикнула Валуева и вскочила с целью решать проблему сейчас же, безотлагательно.
Выслеживать что-то или кого-то в психбольнице — решение довольно рискованное. Ражнёв и Вера, уже в сложившемся тендеме, не могли отказаться от, как им теперь казалось, единственной возможности довести дело до конца. А потому успех столь рискованной операции теперь зависел от зоркости журналистского глаза и оперативного вмешательства специалистов.
…У Пригожиной было ночное дежурство, она обходила больных, которым требовалась её неотложная помощь, и, в конце концов, вошла в палату к Дине. Плотно прикрыла за собой дверь и затем в течение получаса что-то монотонно ей вещала.
— Вот видите, опять внушает свои разрушительные мантры. И так постоянно во время её дежурства, — очки Степана Аркадьевича даже запотели от волнения.
Доктор переживал за жизнь девушки, хотя угрозы из уст Пригожиной звучали собственно в его адрес…Кроме того, до сих пор не объявился Егор, чья жизнь могла быть также в опасности.
Вера предложила было с утра осмотреть квартиру подозреваемой. И довольно решительно требовала действий со стороны милиции. Но Ражнёв пояснил, что оснований для ордера нет, а без него обыскивать квартиру незаконно. Все их свидетельства: фотография, перстень, телефонная запись, — всего лишь косвенные улики. Надо набраться терпения и отыскать неопровержимые факты…
Последующий день также не дал существенных результатов. В «засаде сидел» Ражнёв. Он вообще почти никого не видел. Степан Аркадьевич был очень занят оформлением каких-то бумаг, потом оказывал помощь одному из буйных пациентов, и, в конце концов, Толик попросту заснул. Правда, потом признался в этом проколе Вере. На этой почве у них возникла перепалка. Но ведь он и так занимался делом сверхурочно, упрекать его долго Валуева не стала.
— Одна деталь всё же есть. Я подобрал листок, выпавший из папки доктора. Вот. Почитай, — безусловно, Ражнёв был профессионалом.
«Жизнь и смерть взаимозависимы: физически смерть уничтожает нас, но идея смерти спасает нас. Сознание смерти обостряет чувство жизни и радикально меняет взгляд на неё; оно дает нам толчок к переходу из модуса существования, основанного на отвлечениях, успокоениях и мелких тревогах, в более подлинный. Истории людей, у которых после конфронтации со смертью произошли значительные личностные изменения, несут недвусмысленное и важное сообщение для психотерапии. Дело за техниками, которые позволили бы психотерапевтам использовать этот терапевтический ресурс для всех пациентов, вне зависимости от их жизненных коллизий или наступления смертельной болезни.
…Мы испытываем ужас (или тревогу) в связи с перспективой потерять себя и стать ничем. Эта тревога не может быть локализована. Говоря словами Ролло Мэя, «она атакует нас со всех сторон одновременно». Страху, который нельзя ни понять, ни локализовать, противостоять невозможно, и от этого он становится еще страшнее: он порождает чувство беспомощности, неизменно вызывающее дальнейшую тревогу».
Листок был альбомный формата А-4. Текст был написан аккуратным почерком. «Женским, — подумала Вера. — Безупречно ровные строки. И такие однокалиберные буковки свидетельствуют о любви к порядку, столь свойственной круглым отличницам».