Лучший друг девушки

Кауи Вера

Тени обернулась к Джеймзу, провела пальцем слева направо по своему горлу, затем спросила:

– Кто будет подслушивать, вы или я?

– Если выйдем на террасу, сможем это сделать оба, – предложил Джеймз. – Да и в любом случае лучше быть неподалеку. У меня такое чувство, что сэр Уильям несколько не в духе.

Они вышли на выложенную плитной террасу, обегавшую дом вокруг, и уселись на широкий плоений верх стенки, служившей ей границей, чуть сбоку от отворенных, но прикрытых жалюзи окон кабинета Билли.

Сначала они ничего не слышали. Если Билли и говорил что-то, то делал это явно не повышая голоса.

– Как он все это принял? – наконец спросил Джеймз.

– С явным недовольством. Естественно, во всем виноваты мы. То, что он в течение нескольких

недель собственными глазами видел Диану, будет забыто, мы должны были все заметить, все сказать и все, что надо, сделать... обычный перечень ошибок и/или упущений.

Они помолчали, прислушиваясь.

– Что-то не нравится мне все это, – сказал Джеймз. – Обычно, когда сэр Уильям задает кому-нибудь трепку, это далеко слышно.

– Но не тогда, когда язвит, – сказала Тони. – Кожу с человека Билли предпочитает сдирать шепотом.

Джеймз хмуро уставился на онеан.

– Я согласна понять, хорошо зная свою сестру, что она могла бы и не заметить, что с дочерью ее творится что-то неладное, – после непродолжительного молчания сказала Тони, – но мне казалось, что вы-то неплохо относитесь к Диане.

– Так оно и есть на самом деле, и это распространяется на всех детей Банкрофтов; я, естественно, видел, что она быстро теряет в весе. – На лице Джеймза и тени улыбки не было, когда он продолжил: – Но в этом доме я никогда не забываю, что в первую очередь и прежде всего состою в качестве платного служащего. Все остальное – это как бы премиальные.

– Вы имеете в виду Ливи?

Глаза Джеймза вспыхнули:

– Я знаю свое место... – пробормотал он.

Тони, запрокинув голову, разразилась своим гикающим хохотом.

– Ага, на самой верхней ступеньке социальной лестницы. У нас есть деньги, мой дорогой Джеймз, а у вас есть то, что мы, американцы, называем породистостью.

– Видимо, в этом и следует искать корни всего. Того, что делает Диану столь разительно отличной от Розалинды и совершенно непохожей на свою мать.

– А потому, что она очень похожа на свою бабушку, – просветила его Тони. – На нашу общую с Ливи маму. Родом она была – а обнаружила я это только после ее смерти, так как при жизни она тщательно скрывала этот факт – из какой-то очень отдаленной провинции Восточной Европы, которая называлась Рутенией и сначала принадлежала Венгрии, а потом стала частью Чехословакии, из простых крестьян. Мама была широколицей, крупного телосложения, с волосами цвета спелой соломы. Ливи и Корделия пошли в отца, мне, как и Диане, достались крестьянские гены, но мне как-то удалось выжать из них все самое лучшее.

– Что верно, то верно, – пробормотал Джеймз.

– Бедняжка Диана считает, что природа обошлась с ней явно несправедливо. Она не желает быть крестьянкой, она желает быть аристократкой, как ее мать.

Джеймз с чувством сказал:

– Бедная Диана. А Дэвид? В нем тоже нет ничего от матери, за исключением, пожалуй, ее шарма, но, судя по некоторым высказываниям сэра Уильяма, у меня сложилось впечатление, что Дэвид – это он в юности.

– Тогда понятно, почему он папенькин любимчик. Поверьте мне на слово, он типичный искуситель. Господи, спаси и помилуй женсную половину населения, когда он сам поймет это. – Затем Тони нахмурилась. – Никогда не могу взять в толк, что у него за этой вечной улыбкой и какие неведомые глубины скрывает его ослепительное очарование.

– Значит, вы тоже это заметили? – Во взгляде Джеймза мелькнуло уважение.

– Самое интересное, что и Дэвид обратил внимание на состояние Дианы, – вот только непонятно, что заставило его промолчать об этом.

Видимо, так ему было удобнее, сама себе ответила Тони. Краем глаза она заметила тогда, что Дэвид, сидя неподалеку, по всей видимости, был поглощен журналом или конструкцией одного из своих действующих игрушечных автомобилей, но она точно знала, что он как губка впитывает в себя каждое слово. Дэвид мог сделать вид, что он чем-то ужасно занят, но Тони не могла избавиться от чувства, что прямо над его головой неустанно вращается огромный диск радиолокатора, улавливающего

любые сигналы и тут же передающего их в компьютер его мозга, где они, добротно отсортированные, поступают на хранение в долгосрочную память. Ко всему прочему, Дэвид был на удивление умен, чем явно отличался от своей сестры, которой все давалось упорным и кропотливым трудом, словно она оказалась последней в очереди за мозгами. Из Харроу о нем поступали только отличные отзывы, само собой разумелось, что после школы он поступит в Кембридж, где ему уже уготовано первое место по знаниям.

Более всего Тони беспокоило то, что в отличие от Дианы, которая легко поддавалась своим чувствам, у Дэвида они вообще отсутствовали. Еще с колыбели он напоминал маленького, углубленного в себя, познавшего что-то никому неведомое Будду. Став подростком, он выглядел старше и умнее большинства своих сверстников, фигура же у него – Тони увидела его в тонюсеньких, едва прикрывавших тело плавках – через год-другой обещала быть совершенной: широкие плечи, мощный торс, узкие бедра, длинные ноги. Дэвиду не нужно будет переживать из-за пятен на коже или из-за жировых складок; симпатичный подросток, он станет потрясающе красивым мужчиной.

– Бедная Диана, – думая об этом, повторила Тони, затем вздрогнула, когда из-за жалюзи до нее донесся резкий шлепок. Как от сильного удара ладони о дерево. Тони тотчас представила себе картину: стоя за своим огромным письменным столом чуть наклонившись вперед, Билли с багровым лицом изрыгает проклятия в адрес Ливи; та, застыв, молча, с побелевшим от страха лицом, покорно выслушивает их.

Ради всех святых, Ливи! Да схвати же ты наконец лампу со стола да хрясни его по башке! Почему ты позволяешь ему так с собой обращаться? Подними свой голос! Заткни ему глотку хоть одним – да миллионом слов, если понадобится! Эти пожелания столь явно отразились на лице Тони, что Джейзм без труда прочел их.

– Не сделает она этого, – сказал он негромко. – Какой бы дорогой ни была цена, а Диана не единственная трагедия в этом доме, у нее не хватит мужества отказаться от своей роли общественного идола, даже принеся в жертву этому собственную душу.

Тони промолчала. То, что сказал Джеймз, было сущей правдой..

В кабинете мужа Ливи стояла перед огромным столом, как проштрафившаяся ученица, вызванная к директору, чтобы выслушать приговор о своем изгнании из школы. Взгляд ее был неподвижен и устремлен в точку где-то поверх головы Билли. Едва Тони уехала в аэропорт – Ливи упросила ее встретить Билли, надеясь, что сестре удастся хоть как-то смягчить его гнев, – она приняла несколько таблеток валиума. Еще две приняла, когда услышала шум подъезжающей машины, поэтому ударная волна гнева Билли прокатилась как бы над ее головой, только краем зацепив ее. Она слышала его голос, понимала, что резкие, злобные, пропитанные ядом слова – она плохая мать, самовлюбленная сука, которая только о себе и думает, – должны были разить в самое сердце, но острота этих обвинений была приглушена. Валиум служил надежным буфером между ними и чувством вины, которое подобные тирады могли бы в ней вызвать. Она уже давно сообразила, что выдержать его гнев может только одним: вовсе не реагировать на него. Возражать ему – как будто она была способна на это – значило бы подбрасывать дров в костер; плакать – вызвать его презрение. Молчание же он принимал за осознание своей вины.

– ... в мое отсутствие ты должна всем этим заниматься! – Теперь Билли уже орал во всю глотку. – Мне надоело каждый раз возвращаться домой к очередному кризису. Что же ты делаешь целыми днями?

Громовые, лающие раскаты его разъяренного голоса, не будь валиума, как кувалдой садили бы по ее ушам.

– Видит Бог! – орал он. – Мне осточертели и ты, и этот твой нескончаемый кавардак, мне надоело всякий раз расхлебывать кашу, которую ты по глупости своей завариваешь!

Обвинение в беспорядке было явно несправедливым, и она уже открыла было рот, чтобы возразить ему. У нее всегда во всем был порядок. Беспорядка ее мать никогда бы ей не простила.