Лучший друг
Шрифт:
Спустя часы Егор снова начал наливаться краской от злости и обиды. В последнее время его угнетали какие-то мысли, смысл которых он никак не мог уловить. Единственным, что так или иначе давало пищу для размышлений, были резкие перепады постоянной рутины. Так любивший раньше помогать тетушке Твид с покупкой товаров на рынке, Егор вдруг начал чувствовать тот самый жар, когда в окно раздавался знакомый стук из двух быстрых очередей. Заслышав его, он подрывался с дивана и начинал бить себя по голени, чуть не плача. Ранее не замечая за собой этого странного чувства, Егор сидел и массировал себе виски.
Разговоры с Яшей о Кире Васильевне
Самым главным, что напрягало его, был тот самый жар. Температура поднималась каждый раз, как только происходило что-то очевидное и естественное. Когда он шел в школу, открывал новую банку пива, брал в руки карандаш или садился за очередной реферат, за который ему доплачивали одногруппники, по телу бежал разряд, словно плавящий его, как чугун в домне. Тело превращалось в печь, в мгновение ока съедающую его ресурсы, но не отдавая обратно энергию, а лишь поглощая ее сильнее.
– А что там Катюша? – пытаясь найти хоть какой-то повод оборвать просмотр сериала, который каждый из двух братьев видел не раз, начал Егор. – Все так же на последней парте?
– Ну… Да. Вчера видел ее на соседней. С последней пары, кстати, свалила.
– Да ладно? Катя-то? – ответил Егор сквозь смыкающиеся глаза.
– Да, Катя. А ты как? Валерия Семеновна все так же твои конфетки не принимает? – старший брат громко рассмеялся. Обидевшись, Егор тоже усмехнулся и потер затылок.
– Тоже мне любовных дел мастер. Зуб даю, что ты бы еще хуже с ней сладил. В конце концов, ты же видел ее? Может, Лера лесбиянка?
– Фу, не пори чепухи.
– А что фу-то? – спросил Егор. – Лесбиянки – это круто.
– Лесбиянки – это не натурально, – ловко парировал Лёша.
– Консерва ты затухшая, иди спать уже, – бросил Егор свою классическую подколку, которой лет, пожалуй, больше, чем ему, и забился головой в подушку, поняв бесполезность их разговора.
IV
Утренний покой прервало птичье пение будильника. Старший брат и ухом не повел, а Егор, чихая от пыли и вырывая волосы на голове от боли в ногах, которые за ночь отдавил старший брат своим массивным телом, вскочил с дивана и начал кататься по полу в поисках звенящего мобильника. Голова старшего брата дернулась, и он невольно скинул рукой телефон из-под своей подушки. Увидев рухнувший на пол гаджет, Егор в молитве упал на дощатый пол и нажал на кнопку выключения. На глаза от отчаяния накатили слезы.
Лежа на полу и куря на голодный желудок сигарету, дабы хоть как-то избавится от ноющей боли, Егор смотрел в потолок, считая борозды и сучки на гниющей балке, и слушал негодующий живот и его бурление. Досчитав до двадцати трех, он вскинул в удивлении брови и завалился на другой бок. Так бы он и лежал всю жизнь, если бы не брат, имевший обыкновение вставать резко и без зевков, на второй звонок будильника, который он на этот раз не услышал. Он наступил на Егора своей большой ногой и начал утреннюю зарядку. Лёша, держась ногой на спине младшего, потянулся и поскакал заваривать кофе.
– Удивительная ты гнида, – сказал Егор, вставая с пола и отряхивая грудь от крошек. – Насорил тут орешками своими…
– Давай поспорим! – воодушевленно крикнул Лёша, жуя палку колбасы тетушки Твид, которую он тоже ел с утра по привычке. Заслышав это, Егор весь засиял, но сделал лицо серьезным и насторожился. – Да ладно. Вижу, что ты согласен. Итак…
– Ты все-таки решился подкатить шары к Лере? Не верю.
– Прям в точку, – Лёша вытянул лицо и вскинул брови. – Спорим на… М-м, на кофе в постель в течение месяца. За неделю я ее…
Не дав брату договорить, Егор залился жутким смехом и покатился на пол. В голове его пронесся неприступный образ Леры, который так долго выводил его из себя. Он вспомнил ее строгий взгляд, тонкие брови и губы, мальчишеские короткие черные волосы, собранные в диадему вокруг ровного овала головы, и от этого еще сильнее залился смехом.
Смотрящий на него брат, у которого на голове после сна свилось самое настоящее гнездо, а под глазами появились синяки от бессонницы, явно негодовал.
– Твои сомнения вмиг рассеются после того, как увидишь меня с ней в постели, – его прервал истошный крик и каркающий смех явно задыхающегося младшего брата. – Посмейся, щегол. Потом будешь у меня курсы пикапа заказывать.
– Слушай, – начал очнувшийся Егор, – от смертной скуки вокруг можно брать советы даже у тебя… правда, делать это можно только от нечего делать. По рукам.
– Да ладно?
– Я тебе говорю, – захихикал брат и отододвинул от фильтр-кофе Лёшу.
– Я думал, у тебя есть к ней чувства, – прощупывал почву Лёша.
– Ну, это скорее спортивный интерес. Если уж ты сможешь, то я, как настоящий спортсмен, с честью отдам тебе первенство в этой бо-бо-борьбе любви.
Егор говорил с иронией, но в душе он чувствовал некоторую тревогу. Не было сомнений, что Лёша подкован в деле соблазнения намного больше, чем он, но перед ним сейчас стояла преграда неприступная. Как он поступит? Выйдет ли? И если выйдет, насколько никчемным себя почувствует Егор в тот момент? Но он успокоил себя, сказав, что добиться Леры просто невозможно, и стоит расслабиться, наблюдая за жалкими попытками старшего.
Во время завтрака воцарилась тишина. Бьющий в окно свет яркого летнего солнца будто бы издевался над ними своей радостной аурой, однако окружившие солнце грозовые тучи и дым из заводских труб немного приглушили это природное счастье. Чуть приоткрыв жалюзи, Егор посмотрел вниз и чуть не поперхнулся. Вид ржавой лестницы, завешанной сушащимся бельем соседей, чуть не выдавил из него слезу. Жуткие виды.
Однообразность последних дней теперь чувствовалась явно больше, чем раньше. Завтрак из шести яиц – по три на каждого, – кусочка ржаного хлеба и ломтя мягкого желтого сыра начинал уже становится не роскошью, а самой настоящей едой затворников, навсегда прикованных к своей сычевальне невидимыми узами. Смотря на сосредоточенное лицо Лёши, Егор и в нем тоже не видел особой радости, но, несмотря на это, тот никогда не показывал своего недовольства. Словно собирая его в себе, старший холодно занимался делами, а потом раскрепощался на пьянках или вечерами за пивом открывался миру.
Стоило Егору задуматься о своем одиночестве, как тишину прервали гудки. Обернувшись, Егор увидел, как брат терпеливо ждал, пока ему не ответит до боли знакомый номер.
– Чувак, ты же сам говорил, что ее прическа – это смех! – судорожно начал искать причины для оправданий Егор. В этот момент он почувствовал сильную неуверенность в себе и какой-то страх. – Ну она же лесбиянка, – эти слова он спародировал голосом брата уже от отчаяния. Гудки прекратились, на экране появились четыре нуля.