Лучший исторический детектив
Шрифт:
На следующий день Рузя за маленькое золотое колечко договорилась с охранником из Управы о свидании с Веней.
— Ты ж пойми, Веня. Я молодая совсем. Вот к тебе мамаша твоя приезжать станет. А ко мне кто? Зеля? Эта такая гордячка, она после суда и лицо моё забудет, чтоб клиентов не распугивать своими знакомствами. Лавку закрыть придётся. Кто в ней торговать станет? А главное, чем? И не то главное. Кто туда покупать придёт? Все теперь знают, с кого костюмы снимали. В общем, уезжать мне нужно. Уезжать и по новой жизнь налаживать. Ты уж прости, но после суда мы больше не увидимся.
Веня, похожий на крепкого бычка парнишка, всё это время елозил по Рузе жилистым телом и тяжело дышал. Рузя терпела солому из матраса, что кололась в спину и терпела немытого потного Веню, пахнущего намного хуже старого Мрозовского. Рузя обещала себе, лежа под теперь уже бывшим женихом, что никогда не позволит себе так по-глупому вляпаться. А если и решит держать лавку, то торговать станет исключительно дамским бельём или шляпками.
Тина спешила. С востока небо затягивали черные тучи, холодный ветер гнул ветки на деревьях, которые норовили дотянуться до лица и дать пощечину. Вчера, в костёле Святого Лаврентия, Тина плакала перед иконами и ругала себя:
— Прости меня, Матерь Долороза! Осиротила девочку, без кормильца оставила! Нужна мне была та кукла!
Тина усердно молилась, плакала до икоты, прикрыв лицо вуалем, и даже опалила горячим свечным воском пальцы. Больше всего она боялась, что Настусю, чьего отца теперь буду судить за гробокопательство, заберут цыгане. Тина была уверена, что сломала девочке судьбу и не будет ей прощения, если не заберёт сиротку на воспитание. О проблемах, связанных с усыновлением, она не думала, как не думала и о том, захочет ли Настуся с нею жить.
До хутора Заглина оставалось совсем немного. В воздухе остро пахло дождём. Тина уже прошла исток реки Маруси, а значит и сам хутор недалеко. Из-за деревьев виднелись деревянные крыши домов и маленькая церквушечка. Ноги пекли огнём от пыли, забившейся в туфли, и усталости. Тине казалось, что она чувствует под ногами каждый камушек на дороге. Хотелось разуться, опустить босые ноги в прохладную воду и подержать так хоть пять минут. Но она спешила, заходила гроза, а молнию Тина боялась больше, чем цыган.
Как и всякую не очень образованную женщину, Тину пугало всё неизвестное и необъяснимое. В гимназии святой Анны Тина училась недолго, потому как после пятого класса её отдали в обучение портнихе.
— И накормлена, и научена, — говорил отец. — Всё же лучше, чем нам тянуться и за учебу приплачивать.
Мать с ним никогда не спорила, она была женщиной тихой и незаметной. До того незаметной, что когда она умерла никто не знает. Просто к обеду не вышла, а потом вспомнили, что за завтраком бледная сидела. Нашли её в кладовке, на полу, свернувшуюся калачиком. Уже и остывать стала, хорошо, что смогли ровно положить. Но где там смогли! Из гроба её рука выглядывала, помахивая всю дорогу до кладбища. Тина тогда подумала, что мама так прощается. Рукой всем машет. Отец без матери прожил два года, а потом спился и зимой замёрз насмерть. А хоть бы и была Тина семнадцати лет, когда отца похоронила, но всё равно сиротство прочувствовала остро. Когда не к кому голову приклонить, и не от кого услышать доброе слово. Разве что на исповеди святой отец напутствие скажет.
У первого от дороги дома сидел старик. Он положил обе руки на палку, которую держал, уперев перед собой. Нельзя было понять, спит он или просто сидит, потому что шапку натянул чуть не до носа. Христина подошла, пытаясь рассмотреть старика, заглянула под шапку. Как вдруг старик ухватил её за руку.
— Шапку украсть хотела?! Признавайся, заблуда!
Голос у старичка оказался писклявый и премерзкий. А холодная сухая ладонь обхватила Христинино левое запястье мёртвой хваткой.
— Ничего я не крала! Это вы, дядечка, ошиблись, — оправдывалась Христина, пытаясь вытянуть руку. — Мне спросить нужно насчет девочки одной. А тут смотрю — вы сидите. Только непонятно, спите или нет.
— Непонятно, значит? А шапку зачем взяла?!
— Не брала я шапку!
Христина чуть не заплакала, когда старичок грозно хмыкнув, ткнул пальцем в собственную шапку в Христиной правой руке.
— Значит, просто подержать взяла? Вот сейчас спущу на тебя собаку, чтоб знала.
— Ой, смилуйтесь, дядечка! — запричитала Христина. — Я девочку ищу, Настусю. Чернявая такая, лет пяти. Отец её ямы на кладбище копает.
— Угу. Накопал уже, — скривился старик и отпустил Христину. — Это ты Пасичника дочку ищешь? Настуську?
— Я фамилию её не знаю.
— Зато я знаю. У нас других таких на хуторе нету. Одна девка, а то всё хлопцы, — сказал старичок. — Стучи в следующие ворота. А можешь и так зайти. У них никогда не заперто и собаки во дворе нету.
— Спасибо вам большое, — сказала Христина, кланяясь чуть не в пояс.
Христина положила ладонь на влажное холодное дерево и толкнула. Низкие деревянные ворота потемнели от времени, а на ощупь залоснились под множеством ладоней, но тепла их в себе не сохранили. Одна створка ворот с тихим скрипом отворилась, показывая заросший травою двор и кривое крылечко дома.
— Настуся! — позвала Христина. — Настуся, ты дома? Выйди, мне с тобой поговорить нужно.
В окне мелькнула тень, Христина напряженно ловила каждое движение в доме. Прислушивалась к шорохам, пытаясь понять, откуда идёт звук.
— Настуся!
Дверь открылась, на крыльцо вышла девочка. Она прижимала к себе ту самую куклу и недоверчиво пялилась на гостью.
— Тётенька, а вы кушать дадите? Если вы за вещами, то уже нету ничего. Забрали всё.
Христина быстро поднялась на крыльцо, вошла в дом и обомлела. В доме было пусто. В единственной комнате кроме прохудившегося ведра на полу, стоял продавленный стул и на подоконнике в горшке пожелтевшая герань. Пыль сбилась по углам рваными лохмотьями, кроме пыли, на полу валялись матрас и одеяло. Матрас этот не представлял никакой ценности, даже вместе с одеялом. Придя в себя, Христина открыла редикюль, где лежал петушок на палочке на могилку к Линусе.
— Вот, возьми. Больше ничего нет, — сказала Христина. — Собирайся, поедем ко мне. Дома борщок ждёт, и пампушечки. Собирайся, детка.
Настуся подошла к входной двери и остановилась. Она держала куклу за руку, словно та могла пойти рядом, и смотрела Христине в глаза. От этого взгляда Христина поёжилась. «Папашку её четыре дня как арестовали, а люди такие добрые, что всё вынесли и поесть не дали. Собаку свою больше пожалеют», — думала Христина, стараясь не разреветься от жалости к Настусе.