Лучший из худших
Шрифт:
После небольшого парада было другое, не менее праздничное мероприятие — ужин. Только на сей раз привычную солдатскую еду разнообразили другие лакомства: к чаю прилагалось пирожное. Банальная трубочка с масляным кремом, но клянусь своей шляпой: в жизни не ел ничего вкуснее.
Начальство в такой день закрывало глаза на многие вещи, которые обычно считались нарушение дисциплины. Но сейчас ко мне подходили парни из других взводов и рот. Они жали мне руку, хлопали по плечу, поздравляли, улыбались.
Я улыбался в ответ, благодарил, а сам пытался разглядеть среди лиц ребят моего убийцу. Как-то же он должен проявить? Фальшивой фразой, неестественным поведением, чем-то ещё, что насторожит и даст о себе знать.
Но, очевидно, либо киллер оказался талантливым актёром, либо психолог из меня так себе.
Я не стал выбрасывать «звёздочку», положил к себе во внутренний карман. Даже не знаю почему — вряд ли мне удалось бы её использовать по назначению.
Подошёл наш чемпион, Кострикин. Добродушно ухмыляясь стукнул меня по правому плечу с такой силой, что едва не вогнал по пояс в землю, словно былинный богатырь.
– А ты ничего так… толковый боец оказался. Когда в командировку поедем, попрошу, чтобы в мой взвод перевели. Мне нормальные ребята позарез нужны.
Я улыбнулся. Похвала из уст такого человека многое значило.
– Спасибо! Но это уже начальству решать.
На мгновение ощутил налёт грусти. Санников, Белов… унтера, с которыми успел сдружиться, служат в учебном взводе. После выпуска меня переведут в другой, обычный взвод. Как часто смогу видеться с ними, как сложатся отношения с новыми сослуживцами.
Так много вопросов и все без ответа.
Следующий день после выпуска для вчерашних рекрутов официально считался выходным, полагалось увольнение.
Я встрепенулся… Снова, пусть ненадолго, но попасть в город, забуриться в «Камуфляж», оторваться от души — у меня, благодаря бабушке и дедушке теперь были деньги, причём довольно значительные. Гуляй — не хочу.
Снова подкатить к Ольге. Особист — я знал это точно, заступает на дежурство по батальону, в городе его не будет, так что никто не помешает нам поваляться на койке.
После того, как я нарочно сделал всё, чтобы порвать отношения с Василисой, снова захотелось женского тепла и ласки. Я чувствовал, как во мне закипает кровь и бушуют гормоны. Природа — она зараза такая, против неё не попрёшь.
Сунулся к взводному насчёт увала и… получил эпичный облом.
– Рядовой Ланской, вынужден вас огорчить: приказом командира батальона вам запрещены увольнительные в город и вообще — нахождение вне расположения воинской части.
Я впал в лёгкий ступор.
– Ваше благородие, а могу я знать причину этого запрета?
– Конечно, — кивнул взводный. — Господин полковник делает это в интересах вашей же безопасности, Ланской. Практика показывает, что стоит вам только покинуть часть, как у вас и, соответственно у нас, начинаются сплошные неприятности. Сидите на жопе ровно, рядовой Ланской. Вам всё понятно?
– Так точно.
– Тогда можете идти. И да, поскольку отдых вы всё-таки заслужили, я освобождаю вас от занятий и работ. Можете идти.
– Слушаюсь! — откозырял я.
Известие, что меня сделали «невыездным» меня огорошило. Нет, я догадывался, что какие-то краники после истории с бандитами мне перекроют, но чтобы настолько… Лишить законного увала, это же уму непостижимо!
Наверное, в иной, гражданской жизни, я бы воспринимал эти вещи иначе. Наоборот, оценил бы как заботу обо мне. Подумаешь, не пустили в город, где меня могли съесть злые волки и убить нехорошие дяди. Но, когда ты в армии, система ценностей меняется, ты смотришь на вещи под иным углом.
Лишение увольнения казалось не заботой, а наказанием, причём незаслуженным.
К тому же я не был уверен, что после недавней истории с покушением мне будет безопасней в части, а не в Череповце.
Полный гнетущих дум, я поплёлся в казарму (отныне мне, как полноправному солдату, было необязательно совершать все перемещения бегом). С личного разрешения взводного мне разрешалось валяться на кровати в дневное время. В другое время я сделал бы это с превеликой охотой. Желание есть и желание спать были постоянными спутниками с первого дня службы.
Но сегодня в сторону заправленной грубым шерстяным одеялом койки даже не хотелось смотреть.
Я сел на табурет и, прислонившись головой к спинке кровати, задумался. Даже глаза закрыл.
Мысли лезли разные, в основном обидного характера. Я ощущал, как меня переполняет злоба и раздражение ко всему серому, зелёному и армейскому. Хотелось схватиться за табуретку, на которую сижу, расколотить её к такой-то матери, отпинать ни в чём невиноватые кровати, повалить их, напиться, устроить мордобой и прочие акты вандализма.
– Лан, ты чего такой смурной?
Я открыл глаза и увидел перед собой Санникова.
После того, как мне довелось его выручить (о втором случае он даже не подозревал, считая, что ему просто повезло: бандиты о нём забыли, когда похитили меня), наши и без того хорошие отношения, переросли в искреннюю дружбу.
– Да так… — неопределённо протянул я.
– Из-за увольнения расстроился? — Новости по казарме распространялись со скоростью света.
Я обречённо кивнул.
Санников хмыкнул.
– Нашёл из-за чего переживать. Неужели так в город хочется?
– Не то слово, — вздохнул я.
– Ну, это дело поправимо, — хохотнул он.
Я с удивлением уставился на него.
– Это как? Комбат лично приказал меня в увал не пускать. Думаешь, взводный осмелиться нарушить его приказ?
– А кто говорит про увольнение, — снова непонятно улыбнулся он.
– Блин, я тебя вообще не пониманию!
– Да чего тут непонятного. В самоход пойдёшь.
– Чего?! — Мои глаза округлились от удивления.