Лучший из лучших
Шрифт:
Клинтон привалился к стволу мопане и засунул руку в нагрудный карман овчинной куртки, где прятал от дождя Библию. Больше всего ему хотелось ее почитать, но было слишком темно.
Вокруг лежали остальные члены маленького отряда: в грязи, завернувшись в прорезиненные подстилки и непромокаемые накидки. Клинтон был уверен, что ни один из них не спал – и не будет спать всю ночь.
Прижимая Библию к груди, он испытывал предчувствие неотвратимой смерти и с удивлением заметил, что ничуть ее не боится. Когда-то боялся – давным-давно,
Сидя в темноте, Клинтон думал о любви – любви к Богу, к жене и дочерям. Любовь – единственное, что было жаль оставлять.
Он вспомнил, как впервые увидел Робин на палубе американского клипера «Гурон»: зеленые глаза сверкали, темные волосы развевались на ветру. Вспомнил, как она корчилась в судорогах родовых схваток на смятых, мокрых от пота простынях; вспомнил непередаваемые ощущения, когда горячее скользкое тельце первой дочери выскользнуло из тела жены в его подставленные руки. Вспомнил первый обиженный крик новорожденной и какой красавицей выглядела Робин, когда улыбнулась ему, – измученная, потрясенная и гордая.
Оставались разные мелкие сожаления: внуков уже никогда не придется понянчить, а Робин так и не полюбила его так же сильно, как он любил ее.
Внезапно Клинтон выпрямился, склонил голову, прислушиваясь, и вгляделся в непроницаемую черноту, откуда донесся звук.
Нет, это не звук: не слышно ничего, кроме шороха дождя. Скорее, чувствовалась какая-то вибрация в воздухе. Клинтон осторожно засунул драгоценную книгу во внутренний карман, приставил ладони к уху и прижался к земле, внимательно вслушиваясь.
Земля дрожала от бегущих ног – тысячи босых огрубевших пяток выбивали ритм импи на марше, – словно билось сердце самой земли.
Клинтон ощупью подполз туда, где лежал майор Вильсон, закутанный в шотландский плед. Под полуночными облаками не было видно ни зги. Коснувшись грубой шерстяной ткани, Клинтон тихонько спросил:
– Майор, это вы?
– В чем дело, пастор?
– Они здесь, берут нас в кольцо и отрезают от реки.
Рассвет тщетно пытался пробиться сквозь низко нависшие облака. Оседланные лошади казались горбатыми тенями, лишь немного темнее окружающей ночи. Лошадей поставили кругом, внутри которого спрятались люди, положив на седла ружья и вглядываясь в густые заросли, – и так простояли всю ночь. Серый свет мягко разгорался, точно толченый жемчуг, оседая на темный, мокрый мир.
В центре круга, в грязи, стоял на коленях Клинтон. Одной рукой он держал поводья серого мерина, другой прижимал к сердцу Библию. Его спокойный голос отчетливо доносился до каждого человека, замершего в ожидании:
– Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое…
Светало: уже можно различить очертания ближайших кустов. Какая-то лошадь, похоже, заразившись напряжением от людей, коротко заржала и дернула ушами.
– Да будет воля Твоя и на земле, как на небе…
Теперь и люди услышали то, что встревожило лошадь: от реки приближался отдаленный рокот, усиливаясь в разгорающемся свете.
– …Ибо Твое есть Царство и сила и слава…
В молчаливом круге ожидающих мужчин раздался металлический лязг затвора, полдесятка хриплых голосов повторили вслед за Клинтоном:
– Аминь!
И вдруг кто-то закричал:
– Лошади! Там лошади!
Раздались нестройные крики радости: дозорные узнали характерную форму шляп по силуэтам на хмуром сером небе.
– Кто идет? – требовательно спросил Вильсон.
– Борроу, сэр! Капитан Борроу!
– Ей-богу, мы вам безумно рады! – рассмеялся Вильсон, когда колонна всадников выехала из леса. – Где генерал Сент-Джон? Где пулеметы?
Борроу спешился, офицеры пожали друг другу руки, но на улыбку майора капитан не ответил.
– Генерал по-прежнему на южном берегу.
Вильсон недоверчиво уставился на Борроу, улыбка сползла с его лица.
– У меня всего двадцать человек, только ружья, пулеметов нет, – продолжал капитан. – Когда переправится весь отряд?
– Нам пришлось перебираться вплавь. Река поднялась до десяти футов. – Борроу понизил голос, чтобы не встревожить остальных: – Они не придут.
– Вы видели противника? – спросил Вильсон.
– Мы слышали его со всех сторон, когда проходили мимо, по обе стороны от нас.
– Значит, противник между нами и рекой, а если мы прорвемся, то переправиться все равно не сможем, верно?
– Боюсь, сэр, что так и есть.
Вильсон стянул с головы шляпу, хлопнул по бедру, отряхивая воду с полей, и снова нахлобучил – по-молодецки, набекрень.
– Тогда остается лишь одно направление, где матабеле нас не ожидают. – Он снова повернулся к Борроу. – Мы получили приказ поймать короля, и теперь от этого зависят наши жизни. Мы должны захватить Лобенгулу в заложники. Идти вперед – самый разумный вариант. – Он повысил голос: – Отряд, по коням! Вперед рысью марш!
Они двигались тесной кучкой, напряженные и молчаливые. Серый мерин отдохнул за ночь и теперь держался в третьем ряду.
Справа от Клинтона ехал молодой солдат – совсем безусый мальчишка.
– Как тебя зовут, сынок? – тихо спросил Клинтон.
– Диллон, сэр… то есть ваше преподобие.
– Сколько тебе лет, Диллон?
– Восемнадцать, ваше преподобие.
«Они все такие молодые! – подумал Клинтон. – Майору Вильсону едва исполнилось тридцать. Если бы, ах если бы…»
– Пастор!
Задумавшийся Клинтон вскинул голову. Они давно выехали из густых зарослей и теперь приближались к тому месту, откуда отступили вчера вечером.
Покинутые фургоны все еще стояли возле ухабистой колеи. На фоне мокрых темных кустов выделялись прямоугольные бледные пятна парусиновых крыш.
Вильсон остановил отряд, и Клинтон выехал вперед.
– Скажите им, что мы не хотим драться! – велел Вильсон.
– Тут никого нет.
– Все равно попытайтесь, – настаивал Вильсон. – Если у фургонов никого нет, то мы поедем дальше, пока не догоним короля.