Лучший из лучших
Шрифт:
– Говорил же я вам, что мы увидим множество чудес! – самодовольно заметил Базо.
Матабеле с детства привыкли к строгой дисциплине: к этому их приучила строгая семейная жизнь в краале; подростками они вместе работали и тренировались в военном отряде. Кроме того, юноши с радостью хватались за любую возможность посоревноваться друг с другом в силе и ловкости. Зная об этом, Зуга разделил их на четыре команды по четыре человека: Журавли, Соколы, Сорокопуты и Дрофы. Команда, добывшая за неделю больше всего руды, получала право носить перья своей птицы, а также двойную порцию мяса, каши и твала, африканского пива из проса – работу превратили в игру.
Кое-чем пришлось поступиться. Матабеле – племя скотоводов, вся их жизнь посвящена уходу за скотом и защите стад, причем численность голов нередко увеличивается за счет захвата собственности менее воинственных соседей. Питаются матабеле в основном говядиной и простоквашей, которую готовят в калебасах, сосудах из тыквы.
На прииске говядина была роскошью, и матабеле с молчаливым отвращением попробовали жирные куски жилистой баранины, которую принес Зуга. Тем не менее после нескольких дней тяжелой физической работы аппетит разыгрался, и баранину стали поглощать если не с удовольствием, то хотя бы без жалоб. В течение этих же первых дней распределили обязанности, и каждый научился тому, что от него требовалось.
Яна Черута заманить в шахту было невозможно.
– Ek is nie ‘n meerkat nie, – высокомерно заявил он Зуге, переходя на ломаный голландский: «Я не мангуст, в норах не живу».
Сортировочный стол требовал присмотра надежного человека – здесь и обосновался Ян Черут. Словно желтый идол, он восседал на корточках над сверкающими грудами промытых камней. Треугольная форма его лица подчеркивалась редкой острой бородкой, высокими азиатскими скулами и раскосыми глазами, от которых разбегались морщинки.
Ян Черут быстро научился находить алмазы в куче породы, но другая пара глаз оказалась еще острее и быстрее. Как правило, лучшими сортировщиками становились женщины, однако малыш Джордан проявил настоящий талант, точно определяя алмазы всех цветов и размеров.
Мальчик обнаружил первую находку в первой же партии руды: крошечный камешек цвета выдержанного коньяка и размером в пятую часть карата. Зуга засомневался в его ценности, но скупщик подтвердил, что это настоящий алмаз, и предложил за него три шиллинга.
После этого все уверились в способностях Джордана и сомнительные камешки передавали ему. Через неделю он стал главным сортировщиком Чертовых шахт: в огромном сомбреро, защищающем его нежную кожу от солнца, мальчик сидел за низким металлическим столом напротив Яна Черута. К сортировке Джордан относился как к игре, от которой никогда не уставал, задорно соревнуясь с коротышкой-готтентотом. Звонкий крик радости сопровождал каждую находку, и ловкие ручонки летали над камешками, словно пальцы пианиста над клавишами рояля.
Зуга нашел сыновьям учительницу – жену лютеранского проповедника. Пышногрудая миловидная женщина с седыми волосами, стянутыми в огромный узел на затылке, миссис Гэндер была единственной учительницей на пятьсот миль вокруг. Каждое утро она собирала небольшую группу детей старателей в железной церквушке на рыночной площади и учила их грамоте и счету.
Ральфа приходилось загонять туда угрозами, зато Джордан спешил на уроки с тем же энтузиазмом, с каким торопился к сортировочному столу после школы. Ангельская внешность и привитый матерью интерес к книгам сделали Джордана любимчиком миссис Гэндер, которая и не пыталась скрыть своего предпочтения. Она называла мальчика «мой милый Джорди» и доверяла вытирать доску – вытирание доски мгновенно превратилось в почетную обязанность, в борьбе за которую десяток учеников охотно выцарапали бы Джордану его прелестные ангельские глазки.
В классе миссис Гэндер была пара близнецов – сыновья неудачливого старателя из австралийских опаловых копей, который разрабатывал скудный участок на восточной стороне прииска. Генри и Дуглас Стюарты были похожи как две капли воды: наголо бритые головы, чтобы не разводились вши; босые ноги; выцветшие потрепанные рубахи и штопаные-перештопаные штаны на подтяжках. Отъявленные хулиганы, братья действовали очень слаженно: дразнили так тихо, что миссис Гэндер ничего не слышала; умели ловко врезать по ребрам или дернуть за волосы так быстро, что она ничего не замечала.
Джордан стал их излюбленной мишенью: его обзывали «крошка Джорди», таскали за мягкие кудри и с удовольствием доводили до слез – особенно после того, как убедились, что из непонятной гордости он не обращался к старшему брату за подмогой.
– Скажешь Гусыне Гэндер, что у меня болит живот, – велел Ральф младшему брату, – и папа разрешил мне посидеть дома.
– Куда ты собрался? – спросил Джордан. – Почему в школу не идешь?
– Пойду проверю гнездо: птенцы, наверно, уже вылупились.
На вершине холма в пяти милях по дороге на юг Ральф нашел гнездо сокола и собирался забрать птенцов, чтобы натаскать их для охоты. Джордан обожал старшего брата по многим причинам – в частности, за то, что Ральф всегда замышлял что-нибудь интересное.
– Можно мне с тобой? Пожалуйста!
– Джорди, ты еще маленький.
– Мне почти одиннадцать!
– Тебе всего десять, – высокомерно поправил Ральф.
Младший брат по опыту знал, что спорить бесполезно.
Джордан сообщил о болезни Ральфа таким нежным голоском и так невинно взмахнул длинными ресницами, что миссис Гэндер и в голову не пришло усомниться в его словах. Близнецы Стюарты обменялись понимающим взглядом.
Позади церкви был нужник, сделанный из железной будки для часового. Стальное ведро стояло внутри ящика с овальным вырезом, служившего сиденьем. В раскаленной будке жарило, как в духовке, и содержимое ведра быстро «пропекалось».
На большой перемене близнецы поймали Джордана в нужнике. Стоя по обеим сторонам сиденья, они держали мальчика за ноги, пытаясь просунуть его в дыру. Он висел головой вниз, отчаянно цепляясь за края ящика, чтобы не окунуться в переполненное ведро. Сопротивления хулиганы не ожидали: Джордан расцарапал Дугласу шею, а палец Генри стиснул зубами с такой силой, что пришлось разжимать челюсти. Раны изменили их настроение: все началось шуткой, злобной, но все-таки шуткой, а теперь близнецы разозлились – саднили не только раны, но и задетое самолюбие.