Лучший полицейский детектив
Шрифт:
— Что, простите?
Оказалось, что он не только подумал, но и проговорился-таки. Антон повернулся и увидел стоящего рядом с ним давешнего доктора из обхода, смотревшего немигающим взглядом даже не на, а внутрь Антона через его же глаза. Во взгляде доктора тоже виделось удовлетворение от подтверждения каких-то собственных мыслей.
— Понимаете, доктор… Я был в туалете… Умывался, — Малой заговорил так судорожно, опять же интуитивно чувствуя, что надо отвлечь доктора своим волнением, словно бы не слышал вопроса. — А тут он… Ну он и он… Я внимания
Врач стоял и кивал головой, то ли соглашаясь в понимании, то ли подбадривая Антона в его вранье… Скорее — второе! Потому что он так и не переставал смотреть ему прямо в глаза, сменив только выражение лица на неуловимо насмешливое.
— Это вы, батенька, сейчас коллегам своим рассказывать будете…
Эту фразу доктор проговаривал, уже меняя одновременно лицо на злобное от наступавшего понимания того, что и самому ему придется несладко — он тут за старшего, ЧП в его вотчине, с него и спросят… На него и навешают!
Скоро приехала полиция. Без тени интереса в лицах — несчастный случай — пустое дело, проформа. Но в составе группы был тот самый судмедэксперт, которого участковый Малой запомнил на самоубийстве. Антон понимал, что его сейчас же начнут отвлекать расспросами о том, как всё случилось, и он молил полицейского бога, чтобы эти расспросы… да что там!.. чтобы допрос его как свидетеля — а кого ж ещё?! — начался чуть позже. Он хотел посмотреть на реакцию судебного медика, заглянувшего внутрь черепной коробки покойника.
Тот посмотрел — никакой реакции… Скучающее в рутинной повседневности лицо, словно бы пустота разбитого горшка — это так и надо, так и должно быть.
— Он нигде больше не ударялся…
Замечание Антона прозвучало настолько двусмысленно для него самого — знающего суть дела, что он даже испугался: мол, раньше времени начал оправдываться. Но на эксперта, пребывавшего в неведении и по виду плевавшего на ход этой истории, оно подействовало, как надо — он не просто обратил внимание на Малого — он к нему присмотрелся. Узнал. Слегка удивился его больничному виду. Сказал глазами: «Ну, мало ли…» и спросил:
— Что вы имеете в виду?
— Я имею в виду, что голова его раскололась уже здесь… И никто к ней до вас не подходил…
Эксперт отвёл глаза туда, куда смотрел Малой — на зияющий чёрной пустотой череп.
— … Я следил, чтобы всё оставалось так, как есть. Вернее, было… Так всё и было… При жизни!
Реакция после этих уже отнюдь не двусмысленных откровений обязана была последовать, и она уже выражалась в глазах, повёрнутых обратно на Антона, но озвучание не успело состояться — Малого дёрнули-таки для дачи показаний.
— Здравия желаю.
Участковый Малой сразу обозначил себя как своего. С ним и говорили после этого как со своим, случайно оказавшимся свидетелем несчастного случая,
Он, наконец, вернулся в палату. С облегчением улёгся. Бережно устроил на койке больную ногу, которая после отвлечения от суеты стала чётко напоминать о себе — раненой. Положил голову на подушку и закрыл глаза.
«Пустоголовый… Ничего удивительного… У него, козла, даже на мёртвой роже… Полуроже — лба-то нет… Ха-ха… Даже на оставшейся части морды можно тупость увидеть! Гопник — откуда там мозгам взяться-то? Да и зачем?! С мозгами таким сложнее… Опаснее — весу больше. Были бы мозги, голова вообще бы вдребезги разлетелась! А так, хоть в незакрытом гробу закопают… Родня над дорогим лицом поплачет…»
Антон даже представил эту сцену прощания: усопший в гробу с бумажной лентой на голове, прикрывавшей своей какой-то церковной записью отсутствие лба. Цветочками ещё похоронщики прикроют, наверное. Только мёртвое лицо и оставят, чтобы поприличнее выглядел.
«Словно ему не по фигу уже, как он выглядит. Не-ет, церемония похорон нужна не мёртвым, а живым — это они закостеневшую бездушную куклу моют, обряжают… Плачи, как песни, над ней поют… Кадилом машут… Духов отгоняют… Папуасы! Потом закопают… Или сожгут… Напьются и через неделю, а то и раньше, если с похмелья, забудут… Точно, папуасы…»
Разбудила его медсестра:
— Вам письмо передали…
— Как-какое письмо? О-ё-й! Чёр-рт… — Антон спросонья так дёрнулся, поднимаясь, что потревожил ногу.
Медсестра, сияние молодости которой сошло к концу дня, и улыбка которой стала усталой — ещё бы, такое ЧП на смене! — сунула ему в руку конверт и, развернувшись, ответила уже уходя:
— Не знаю. Передали и всё…
— Кто?
Она всё-таки притормозила в дверях — воспитанная!
— Посыльный какой-то… Мальчишка… Сказал: вам… И всё.
Малой согнал с себя остатки сна и повертел конверт в руках: написано только в графе «Кому» его имя и фамилия. Обратных данных нет. Конверт как конверт. На свет глянул — листочек там внутри. Надорвал. Достал. Печатные буквы:
«Я знаю, что произошло в туалете. Я знаю, что дверь была закрыта, когда там ВСЁ случилось. Менты не взяли вас в оборот только потому, что вы тоже мент. Но другие следственные органы могут сегодняшним фактом заинтересоваться. Ждите указаний!»
Виски запульсировали. Хоть и было в конце это дурацкое «Ждите указаний!», но серьёзности оно только добавляло — дилетант, стало быть, любитель — такого может с испугу или с дури наворотить! А что он… или она собирается воротить?
«Шантаж?! Очень может быть… Ведь если только узнать подробности вчерашнего вечера, то улика налицо! Косвенная? Это смотря как повернуть!.. Но писавший тех подробностей не знает… Точно! Знал бы — глушил бы по полной программе. О них вообще никто не знает — даже упомянутые менты. После драки никого не задержали… С меня только показания сняли уже в больнице… Кто был тогда? Так… В приёмном покое дело было… Менты были, пэпээсники… Медики тоже слышали, пока раздевали, кровь останавливали… Вот с них и начнём…»