Луддиты
Шрифт:
– - Когда работал на самогонном заводе, -- уже негромко, без вызова рассказывал что-то плосконосый, -- нам там рты заклеивали специальной хитрой такой повязкой. Дышать можно, а пить нет. Целый день самогон этот мимо идет и еще пахнет!.. Только слюну глотаешь. Хуже строгого режима! После работы, как вырвешься, сразу в харчевню. Опрокинешь один стакан, второй, третий, и душа постепенно успокаивается. Потом думаю, нет, так сопьешься совсем.
– - Сейчас много заводов появилось, заработало. Возрождение, -- негромко согласился Джакузя.
– - Без того баба все дразнит, говорит, у тебя рук нет. Одна глотка – водку глотать, -- завершил речь варвар, уже обращаясь к недавнему недругу. – Вот и уволился, пошел в вольные луддиты.
– -
– - Не такое уж старое, -- опять недовольно пробурчал сидевший рядом с ним плосконосый.
– - Давай, -- согласился Эдвард. – Благое дело... За этим столом многие знают наши имена, но некоторые – нет. Я Эдик, а вот он Джакузя. А ты, наверное, какой-нибудь Сортир Абдурахманов? – спросил он, глядя на варвара.
– - Зачем Сортир, -- с неудовольствием проворчал тот. – Теймураз я... Все-таки здорово я тебя уделал! – сразу стал хвастаться, когда недавние враги сели рядом, и Джакузя оказался напротив него. – Чудом ты ушел, чудом!.. Я кандидат по борьбе, понял?.. По уличной драке.
– - Они меня тоже достали, -- де Какаш осторожно дотронулся до спины. – Ну, как вы поживаете?..
– - Глобальное потепление проявляется все сильнее, -- вещала теледикторша с потолка. Она, будто в кресле, сидела прямо в воздухе над водой Невы. За ней поднимались в воздух кривые дымы оживших демонтажных заводов. – В прошлом году Нева стала короче почти на километр. Два новых залива со стороны Балтийского моря и со стороны Ладоги стремительно двигаются навстречу друг другу. Но наш народ не боится стихии. Изо дня в день крепнет промышленность, Возрождение широко шагает по стране...
– - Все время про это глобальное потепление рассказывают, -- заметил Джакузя. – Говорят, что цыгане уже по Антарктиде кочуют.
Теймураз глядел на дикторшу и восхищенно качал головой. Та рассказывала теперь о важности возвращения народу исторической памяти.
– - Толстожопая какая! – сказала юная трактирщица, тоже глядя на нее. С традиционной женской неприязнью к красивой сопернице. – Такая жопа не для красоты. Такая только, чтоб срать!..
– - Слышите, голосом заговорила человечьим, -- с удивлением пробормотал Джакузя.
– - Эта толстожопая – тоже одна из профессиональных лгунов, -- мрачно произнес де Какаш. – Их сейчас много, всех разновидностей.
– - Эй ты, приколист! Кончай прикалываться у меня! – Трактирщица погрозила ему своим револьвером и им же показала на камеру слежения под потолком с нарисованным широко открытым глазом на ней.
Телепотолок уже показывал фильм о битве с миллионерами в конце запрещенных времен на льду Невы. Все в нем давно было известно луддитам. Фильм этот показывали почти каждый день, хотя иногда незначительно меняли действие, будто в старинном театре. Неизменным было только окончание. Когда после полной и славной победы главный воевода Анатолий Собчак отдавал в жены прославившему себя герою Володимиру-Вервольфу Жириновскому свою дочь красавицу Ксюшу.
– - Под игом у миллионеров были, -- равнодушно сказал Джакузя, косясь вверх и вбок, на потолок. – Ну, а сейчас, конечно, хорошо, свобода.
Над головами луддитов менялись примелькавшиеся лица искусственных актеров. Как обещали, имеющие полное сходство с историческими личностями. Сейчас могучий белокурый красавец Володимир Жириновский в позолоченных боевых доспехах на прекрасном вороном коне въезжал на палубу миллионерского судна. Рубил мечом и гнал перед собой разбегающихся, как встревоженные тараканы, миллионеров. – «Пора, воевода?!» -- беспокоился в это время в запасном полку атаман Чубайс. – «Погоди, рано!» – Собчак в тревоге мял в кулаке свою широкую бороду. За ними, будто море, колыхалось от нетерпения ополчение из ладожских и онежских рыбаков и смолокуров. Копья и стяги качались над ними.
А снизу к ним
– - За наше свободное луддитское дело! – прозвучал традиционный тост. – За гордое и славное сословие луддитов!
Конечно, пошли рассказы о жизни, о былом.
– - Я раньше, до всех ваших демонтажных заводов трудился мажордомом. У зарубежных хозяев, на яхте, -- рассказывал Какаш. – И в поместье у них приходилось бывать, на Карельском. Комнат, залов там бесчисленно, постройки разные... И вот хозяйка в каком-то чулане умудрилась найти своего старого робота-няньку. Еще своих детских лет. И даже программа старинная в нем сохранилась, вроде как маленькой он свою хозяйку помнит. Маленькая, блин! Шестидесяти лет и полутора центнера весом. Робот прежние сказки ей стал рассказывать, стишки. Та не отходит от него, включит, слушает и плачет. А робот ее утешает всякими словами, песенки поет. Совсем скатилась с ума эта дура. Жизнь прошла, говорит, а я всегда была одинока, меня так никто и не любил. Вот только он. И еще он не видит, какая я стала. Для него я по-прежнему маленькая прелестная девочка. Все кругом ей дурость ее объясняют. Даже я не выдержал, стал рассказывать, что это игрушка, только железо, это программа в нем такая. Надоело мне на такое смотреть, надоел робот этот. Думаю, вот ведь вдобавок металла хорошего сколько пропадает бесцельно, даже редкоземельные металлы в нем есть. Старинная работа. Пустить бы этого железного болвана на металлолом, освежевать его грамотно. Мечтал, мечтал, а один раз, вечером, когда мы на яхте у берега стояли, я этого робота все-таки втихаря спихнул за борт. Потом шуму было! Меня почему-то сразу заподозрили. Как я ни отрицал, ни клялся, уволили все равно. А достать этого гада железного я так и не смог. Глубоко, тяжелый он, тем более, глобпотепление уже началось, вода стала подниматься постоянно. Пошло все скоту под хвост, как говорится. Уже давно это было...
Де Какаш замолчал, затягиваясь из трубки махоркой и глядя куда-то в пространство остекленевшими от склероза глазами. Живой человек с мертвым лицом. Эдвард вспомнил, что настоящая его фамилия не то Сазонов, не то Сазанов, и непонятно, при каких обстоятельствах он получил в среде луддитов свою кличку. Какаш, все время державшийся прямо, выпив, как-то поник, осел, как подтаявший сугроб, и внезапно постарел.
– - Вот найти бы того робота, и можно было б жить, -- продолжил он, – а не по помойкам шариться, как сейчас. А что!.. Я бедный, у меня денег на жалость, на всякую такую душевность нет!..
-- Э, зачем вы, все россиянцы, за столом всегда философию размазываете!? – недовольно заговорил варвар Теймураз, с презрением глядя на своего компаньона. – А такие как ты, прежние люди, всегда жизнью недовольны. Ноют, воют, ворчат! Недаром таким языки режут, и исчезают они один за другим.
– - Прошлое вспоминать нельзя, -- назидательно произнес Джакузя. – Запрещено.
– -Да знаю я. Только что же делать, если я весь из запрещенных времен, -- с неудовольствием сказал Какаш. – И жил там, и все помню. Я и так не говорю ничего, больше исправлениями таких как вы не занимаюсь. Благо, что хоть Теймураз нелюбопытный и не спрашивает ничего. Меня историки в ПИПе убедили. Славно отделали, три ребра сломали и зубы с левой стороны, хорошо, что ненастоящие. За слишком длинный язык, сказали. И еще глобус старый нашли.
– - Глобус?.. А это что такое? – спросил Эдвард.
– - Это вам знать не обязательно. И вообще, запрещено Вот думаю, наверное, я слишком долго живу. Этим из ПИПа надо бы истребить таких старых, как я. Впрочем, у них и без того все хорошо идет. Иногда мечтаю, найти бы много цветмета. Лучше всего, проволоки хорошей, хоть нихромовой. Обмотаться ей и пойти куда глаза глядят. Откусывать понемногу от этой проволоки в харчевнях, на постоялых дворах. И идти, идти... Пока ее хватит.
– - Не хватит, -- уверенно сказал Теймураз. – Отнимут!