Лугару
Шрифт:
Постоянные волнения среди местного населения плюс провокации с обеих сторон — и советской, и румынской, делали этот островок удивительно красивой природы затаенной зоной боевых действий. Эти действия хоть и не начинались открыто, но ощущение тревоги постоянно витало в воздухе, создавая зону усиленного напряжения.
Черный автомобиль не доехал до первого приграничного пункта совсем чуть-чуть и остановился вровень с камышом. Автомобиль сразу был замечен пограничниками.
Советской стороной граница охранялась особенно тщательно, а потому с пункта наблюдения тревога тут же была передана начальству, которое, поднявшись на вышку наблюдения, припало к биноклю.
Полевой бинокль был такой мощности, что начальство тут же разглядело номера автомобиля. Это были номера 1-го отдела НКВД, что сразу вызвало у всех пограничников особый трепет.
— Твою ж мать!.. — в священном ужасе выругалось начальство, не зная, что теперь делать — звонить в штаб, поднимать тревогу или позволять беспрепятственно ездить страшному автомобилю по пограничной территории.
— Позвонить в штаб? — предложил заместитель начальства, не особо сведущий в тонкостях обращения с ужасающим карательным ведомством.
— А ну цыц! — рявкнуло начальство. — Дозвонимся тут. Может, у них спецоперация, и все документы по форме… Иначе чего шастают здесь с такой наглостью. Хотя… Из штаба ничего не сообщали, никаких особых указаний не было. Может, разыскивают кого. Ладно. Будем наблюдать. В случае чего — пойдем на опережение.
Автомобиль между тем продолжал стоять. Из него вышли трое мужчин в форме и медленно пошли к приграничной линии. Двигатель машины продолжал урчать, и было видно, что в салоне находится еще один человек. Впрочем, кто там был, разглядеть оказалось невозможно, в бинокль попадала только форменная фуражка, низко надвинутая на глаза.
Мужчины шли медленно, словно осматриваясь. Подошли к одному из столбиков. Тот, кто шел посередине, прислонился к нему, навалившись всем телом.
— Что ж он творит? — рассеяно произнес пограничник.
Между НКВДшниками завязался разговор. Двое жестикулировали, размахивали руками. Третий, тот, что у столба, внимательно слушал. Это длилось недолго. Наконец мужчины отсалютовали по-военному стоящему у столба и быстро пошли к автомобилю. Залезли внутрь. Взревел двигатель. Машина покатила вперед и через время свернула направо, на еле заметную тропку среди камышей.
— Что делать будем? — не выдержал заместитель начальника.
— Пойдем к нему! — тяжело вздохнул начальник, затем, присмотревшись в бинокль внимательней, скомандовал: — Нет, отставить! Подождем.
Дело было в том, что в бинокль стала отчетливо видна форма стоящего у столба человека и его фуражка. Знаки отличия соответствовали очень высокому чину руководства НКВД.
Командир погранзаставы вспотел, у него затряслись руки. Ситуация между тем развивалась критическая.
Человека заметили с румынской стороны. Острый луч прожектора румын полоснул по одинокой фигуре, всматривающейся вдаль. Румыны пришли в движение.
Прожектор замелькал, появились солдаты, стали слышны обрывистые, резкие команды на румынском. Все это не предвещало ничего хорошего, но немного облегчало задачу командира советской погранзаставы. Мозг сработал четко, по команде, хоть и не полученной сверху: высокого чина из внутренних органов надо защищать.
— Бондаренко! — рявкнуло начальство. — Тревога! Боевое построение! К оружию!
У советских взвыла сирена. Бондаренко, со всех ног бросившийся выполнять приказ, был одесситом, поэтому тихонько ворчал себе под нос: «Ну стоит — и шо?»
Между тем значительные силы пограничников скопились и с советской, и с румынской стороны. Стрельбу никто не открывал, не осмеливался, но ситуация явно была напряженной. Наконец командир погранзаставы не выдержал. Велев своим людям прикрывать его со всех сторон, он решился подойти к стоящему НКВДшнику. Другого выхода все равно не было. Суета румын по ту сторону границы явно не предвещала ничего хорошего.
В это самое время на небольшом участке границы, именуемом «браконьерские плавни», на воду спустили лодку. Этот участок всегда охранялся очень слабо, чем пользовались местные жители с обеих сторон, с легкостью переходя границу в обоих направлениях. Теперь же, когда все силы погранзаставы были сосредоточены на странном и неприятном инциденте в приграничной полосе, про «браконьерские плавни» забыли и советские, и румыны.
В лодке уже был проводник — местный житель, который за особую плату перевозил желающих попасть в Румынию. Перебравшись туда, да еще с фальшивыми документами, можно было двигаться дальше, открывая для себя целый мир.
Одесса, 10 августа 1937года
Зина даже не помнила, сколько они просидели на кухне Виктора Барга в полном молчании, за чаем, который успел давно остыть. К чаю не прикоснулся ни Виктор, ни Зина. Было не до того — там, где время превращалось в живое существо, намерения которого невозможно было разгадать. Враждебное или сочувствующее, время тщательно скрывало свои планы.
— Что ты хотел сделать с ним? — Зина нарушила молчание первой, вскинув на Виктора глаза, полные отчаяния. — Сдать властям? Убить?
— Я не хочу его убивать, — ответил Виктор, — я не для того его спас, чтобы убить. Он не виноват, что родился таким. А от властей я его уже забрал.
— Что он хочет? — не сдавалась Зина. — Вы говорили об этом?
— Спроси его сама, ладно? — огрызнулся Виктор.
— Не представляю как! — хмыкнула Зина.
Оба снова погрузились в молчание, прерываемое лишь монотонным тиканьем часов.
Дверь скрипнула. На пороге кухни появился Асмолов — вернее, как теперь знала Зина, Ноэль Гару. Он выглядел совершенно нормально, был лишь более бледен, чем обычно. На нем была человеческая одежда — рубашка и брюки. С влажных после душа волос капала вода. Под глазами пролегли темные круги.
Асмолов почти бесшумно вошел в кухню и остановился, с тревогой глядя на них обоих. Зина избегала встречаться с ним взглядом.
— Я ждал тебя раньше, — сказал Асмолов, глядя на Зину, — все ждал, когда догадаешься и придешь.