Луи Армстронг Американский Гений
Шрифт:
Малограмотные, влачившие жалкое существование, жители Сторивилла не имели доступа к настоящей, большой культуре. Но у них была музыка. Она заменяла им все. Именно в музыке новоорлеанского быта, в среде беднейшего негритянского люда, зарождались эмбрионы джаза. На этой почве всходил и удивительный талант юного Армстронга.
Дж. Коллиер прав, говоря, что «расовая принадлежность оказала такое же решающее влияние на формирование психики Армстронга, как нищета и постоянная заброшенность».
У Армстронга не было никакого образования, никаких музыкальных или философских концепций. Казалось, в его творчестве царит одна интуиция, порыв, и он беззаботно играет то, что приходит на ум. Однако на деле все было не так или не совсем так. В искусстве Армстронга правили
Когда читаешь о его скитаниях, житейских бедствиях, нравственных страданиях, невольно задаешься вопросом: как из всего этого могла рождаться музыка, да еще такая, полная веселья и счастья? Но ведь рождалась! В жизни Армстронга не было никакой гармонии, покоя, уюта. А искусство его светилось, было полно любви, поражало искренностью, простодушием.
Хочется назвать две артистические судьбы, на первый взгляд далекие, но в чем-то главном родственные Армстронгу, — судьбы Чарли Чаплина и Эдит Пиаф. Сколько совпадений, какое печальное сходство! Вот Чаплин, начало его жизни: детство среди шлака и мусора закопченных пустырей лондонской окраины, семья, брошенная отцом-пьяницей, нужда, голод, Хэнуэлский приют для сирот и бедных, наказание розгами, запомнившееся на всю жизнь… И редкие радостные минуты, когда мальчик убегал в соседний бар «Белая лошадь» — здесь была другая жизнь, звучала музыка!
Не меньше испытаний выпало и на долю Эдит Пиаф, прославленной французской певицы. «Бродяжка Эдит», клошарка, брошенная матерью, отданная на воспитание бабке, содержавшей публичный дом, годы болезней. Как и Армстронг, Пиаф не получила ни воспитания, ни образования. Она росла на задворках Парижа, среди падших женщин, воров, сутенеров. Если у Армстронга было много «отчимов», то у Пиаф — много «мачех». Вот ее слова: «Мне суждено было родиться на последней ступеньке социальной лестницы, на ступеньке, которая погружена в грязь и где не существует надежд» . И еще: «Моя жизнь была отвратительной. Это правда. Но моя жизнь была и восхитительной. Потому что я любила прежде всего ее, жизнь» . Эти откровенные, полные достоинства слова могли бы повторить и Чаплин, и Армстронг!
Преклоняясь сегодня перед великими артистами, великими личностями, не будем забывать выпавшие на их долю тяготы. Они победили! Победила воля, жизнелюбие, стойкость, вера в добро и правду.
Преодоление — вот движущая сила всякого истинного таланта.
Уильям Фолкнер сказал: «Я верю, что человек не просто выстоит, он восторжествует» . Его слова относятся ко всем людям, но более всего — к тем, кто боролся и сохранил свою честь в суровом поединке с судьбой.
Кроме сходства жизненных обстоятельств, есть еще одна важная черта, соединяющая Армстронга с самыми крупными творческими личностями разных эпох: безграничная преданность искусству, духовная самоотдача, осознание глубочайшей связи с публикой — связи, понимаемой как долг, оплачиваемый всей жизнью артиста. Конечно, сам Армстронг никогда не думал о себе столь возвышенно. Но он так жил, это было его сутью.
Вот лишь один штрих. Врач предостерегал больного Армстронга: «Луи, вы можете замертво упасть во время концерта». А Армстронг отвечал: «Меня это совершенно не волнует… Доктор, как вы не понимаете? Я живу для того, чтобы дуть в трубу. Моя душа требует этого. Публика ждет меня. Я должен выйти на сцену. Я не имею права не сделать это». Слова эти впрямую перекликаются с тем, что говорил Сергей Рахманинов («Я не могу меньше играть. Если я не буду работать, я зачахну. Нет… Лучше умереть на эстраде» ), говорили Федор Шаляпин, Артуро Тосканини, Давид Ойстрах, Артур Рубинштейн… Наконец, как не вспомнить старого клоуна Кальверо из фильма Чаплина «Огни рампы»! Все та же вечная заповедь Артиста, отдающего свое сердце людям, живущего и умирающего на сцене.
Цит. по: Кончаловская Н. Песня, собранная
Там же, с. 9.
Фолкнeр У. Статьи, речи, интервью, письма. М., Радуга, 1985, с. 30.
Воспоминания о С. В. Рахманинове. М., Государственное музыкальное издательство, 1961, Т.2, с. 231.
Джеймс Коллиер не приукрашивает жизнь Армстронга. В его повествовании нет ничего благостного, нарочито возвышающего. Он открыто говорит о слабостях и недостатках своего героя. Но образ артиста от этого не блекнет — напротив, становится более живым.
Иной раз перо автора просто беспощадно, особенно в описаниях провалов Армстронга. Вот что, например, сказано о грамзаписях 1935-1947 годов: «Впечатление безотрадное… Редкие звуковые погрешности становятся хроническими, навязчивыми промахами эстрадного представления, где нет ни чувства, ни музыкальной культуры… Армстронг теряет контроль над собой. Его соло заштампованны. Бессмысленные и раздражающие риффы… Здесь дурновкусие не результат риска и азарта, а намеренное стремление ослепить публику, пустить пыль в глаза».
Что ж, все так и было, все правда. И она нужнее, интереснее нам, читателям, нежели мифы, а то и просто сплетни, которыми окружена личность Армстронга в бойкой репортерской скорописи. Перед нами не «житие», а сама жизнь, со всеми ее противоречиями, где горе и смех — все сплетено, все рядом.
Между легендарными выступлениями ансамбля «Hot Five» в 1920-х годах и ансамблем «All Stars» в 1950-1960-х лежит период разочарований, крушений, успехов. Артистическая карьера Армстронга развивалась рывками. Одно было неизменным — направление. Армстронг никогда не сворачивал с избранного пути. Быть может, поэтому он и оставался иной раз в одиночестве, особенно в периоды крутых поворотов, свершавшихся в джазе (появление бона, модального джаза, джаз-рока и др.).
Армстронг — музыкант отнюдь не выдающихся данных, многие после него играли джаз глубже, оригинальнее, техничнее. Он не революционер в творчестве — в этом смысле его нельзя сравнить ни с Чарли Паркером, ни с Джоном Колтрейном. В его искусстве нет ничего героического или трагического, нет протеста, жгучего социального отклика. И жизнь его вовсе не была праведной — грешная была жизнь. И не так уж неправы те, кто упрекал его в невежестве и вульгарности. Армстронг падал, ошибался, не раз оказывался в критических ситуациях. Но — «искусство все перерешает» (Виктор Шкловский). И у Армстронга в итоге все «перерешалось» в его пользу.
В своем творчестве Армстронг как бы балансирует между всеобщим, массовым, почти расхожим — это его база, и индивидуальным, самобытным — это он сам, творец. Известно, что творчество там, где можно сказать: это «мое». «Мое» у Армстронга обладает какой-то магией вседоступности, понятно и близко самым разным людям. Его музыка делает их счастливыми. Не в этом ли разгадка феномена Армстронга, того огромного воздействия, которое оказывало и оказывает его искусство на слушателей?
В книге Дж. Коллиера есть положения, с которыми хочется поспорить. В главе «Европа» автор весьма едко описывает «один из самых стойких мифов о джазе, над которым посмеиваются американцы», а именно то, что «впервые джаз был признан самостоятельным музыкальным жанром в Европе». Стремясь быть объективным, Дж. Коллиер приводит суждения английского музыковеда Бенни Грина, бельгийца Робера Гоффена, наконец, американца Джона Хэммонда, чей авторитет в мире джаза особенно высок. Все они сторонники той самой версии, которую автор книги считает ошибочной. Что же он противопоставляет этим взглядам? Увы, одну лишь безапелляционно звучащую фразу: «В США джаз всегда (?) пользовался большей популярностью, чем в Европе». Дж. Коллиер ссылается на «сотни статей» в американской журнально-газетной периодике. Но, признаться, это не очень убедительный аргумент. Речь ведь идет не о популярности раннего джаза (что бесспорно), а о его признании как самостоятельного и оригинального вида искусства в начале 1920-х годов. Вещи разные.