Лука Витиелло - другой перевод.
Шрифт:
— Почему? — пробормотал он, его глаза были полны слез.
— Не плачь, — прошипел я, быстро закрывая дверь в ванную комнату на случай, если отец решит заглянуть в спальню.
Маттео выпятил подбородок, прищурившись, уже начиная рыдать. Я напрягся и схватил полотенце прежде, чем рухнуть на колени рядом с братом.
— Хватит плакать, Маттео. Прекращай, — сказал я тихо. Я провел полотенцем по его лицу. — Вытри слезы. Иначе отец накажет тебя.
— Плевать, — выдавил Маттео. — Срать я хотел на то, что он
Он врал, судя по уловимым в его голосе ноткам ужаса.
Я уставился на дверь, обеспокоенный послышавшимися шагами. Было тихо, если только отец не шпионил за нами. Но, скорее всего, он был занят, разбираясь с телом мамы. Может быть, он приказал своему Консильери Бардони утопить его в реке Хадсон. Меня передернуло.
— Возьми полотенце, — приказал я.
Маттео, наконец, послушался и сильно растер им свои красные глаза. Я протянул ему нож. Он осуждающе посмотрел на меня.
— Бери.
Он сжал губы.
— Маттео, ты должен забрать его. — Отец не позволит ему выбросить нож. Мой младший брат, наконец, протянул руку к ножу и ухватился за рукоятку.
— Это всего лишь нож, — сказал я, но все, что я, как и он, видел, была кровь, которой тот был покрыт.
Он кивнул и засунул его в карман. Мы уставились друг на друга.
— Мы остались одни.
— У тебя есть я, — отзываюсь в ответ.
Раздался стук, и я быстро поднял Маттео на ноги. Дверь распахнулась, и вошла Марианна. Ее глаза прищурились, когда она посмотрела на нас. Ее темные волосы, которые она обычно собирала в пучок, были растрепаны.
— Хозяин отправил меня проверить, готовы ли вы. Его Консильери скоро прибудет.
Ее голос звучал странно, я не мог понять его, а губы дрожали, пока ее взгляд скользил между мной и Маттео.
Я кивнул. Она подошла ближе и коснулась моего плеча.
— Мне жаль, — я отшатнулся от ее прикосновения. Я уставился на нее, это помогало сдержать слезы.
— А мне нет, — пробормотал я. — Она была слабой.
Марианна сделала шаг назад, глядя на меня и Маттео, она изменилась в лице.
— Поторапливайтесь, — произнесла она прежде, чем выйти.
Маттео взял меня за руку.
— Я буду скучать по ней.
Я взглянул на свои ноги, на покрытые кровью носки, не говоря ни слова, потому что это тоже стало бы проявлением слабости. Я больше не позволю себе быть слабым. Никогда.
Чезаре нанес сильный удар мне в живот. Задыхаясь, я упал на колени. Марианна опустила свое вязание с резким вдохом. Прежде чем он успел нанести удар мне в голову, я отклонился и поднялся на ноги, поднимая сжатые кулаки.
Чезаре кивнул.
— Больше не отвлекайся.
Я
Чезаре отошел от меня.
— Ты будешь непобедим, когда станешь старше.
Я хотел быть непобедимым уже сейчас, чтобы отец больше не смог нас избивать. Я был выше и сильнее других детей в школе, но нужно было стать еще мощнее. Я принялся снимать перчатки.
Чезаре повернулся к Маттео, который сидел на краю боксерского ринга, подтянув ноги к груди и наморщив лоб.
— Твоя очередь.
Мой брат никак не отреагировал, уставившись в никуда. Я швырнул в него боксерскую перчатку. Он тяжело вздохнул, почесывая голову и взлохмачивая свои темные волосы, а затем нахмурился.
— Твоя очередь, — сказал я.
Он поднялся на ноги, но я мог сказать, что он был в хреновом настроении. Я знал причину, но надеялся, что он сдержится.
— Почему мы не на похоронах мамы?
Марианна направилась к нам. Я швырнул в него вторую перчатку.
— Заткнись!
Он топнул ногой.
— Нет! — он спрыгнул с боксерского ринга и направился к выходу из спортзала. Что он творит?
— Маттео! — крикнул я, кинувшись за ним.
— Я хочу попрощаться с ней! Это нечестно, что она там одна.
Нет, нет, нет! Почему он говорит подобное в то время, когда мы окружены кучей посторонних? Я не оглянулся на Марианну и Чезаре, но знал, что они расслышали каждое слово.
Я быстро схватил Маттео за руку у выхода и вернул обратно в зал. Он попытался отделаться от меня, но я был сильнее. Он посмотрел на меня глазами, полными слез.
— Прекрати плакать, — резко прошептал я.
— Неужели ты не хочешь попрощаться? — прохрипел он.
Давление в моей груди усилилось.
— Она же не захотела с нами попрощаться, — заявил я Маттео, и он вновь заплакал.
Марианна положила руку на его плечо, но не на мое. Она запомнила. Каждый раз, когда она пыталась утешить меня в последние дни, я отталкивал ее.
— Это нормально – грустить.
— В этом нет ничего нормального, — грубо сказал я. Разве она не понимает? Если отец узнает, что Маттео плакал, особенно в присутствии Чезаре, он накажет его. Может, даже выжжет глаз, как когда-то угрожал мне. Я не мог позволить этому произойти. Я посмотрел на Чезаре, который стоял в нескольких шагах позади, снимая бинты с запястий.
— Наша мать была грешницей. Самоубийство – это грех. Она не заслуживает нашей грусти, — повторил я то, что сказал мне священник, когда я приходил к нему вместе с отцом. Я не понял его мысли. Убийство тоже было грехом, но святой отец никогда не говорил об этом нашему отцу.