Лукреция Борджиа. Три свадьбы, одна любовь
Шрифт:
– Когда французы возьмут Милан, они снова заявят о своих правах на Неаполь. Отказав Чезаре в браке, король Федериго собственными руками кинул дом Арагонов в пасть волкам. Твой брат получит французские войска, чтобы основать свое государство на территории Италии, и Неаполь – цена, которую папство за это заплатит. Быть членом вашей семьи больше не привилегия, теперь это сулит неприятности. Я говорю это со всей ответственностью.
«Нет, нет, – хотела возразить Лукреция. – Нет. Неужели все повторится? Как такое возможно?»
Она сложила руки на животе, бессознательно пытаясь защитить своего ребенка.
– Прошу простить меня, госпожа. Но таково мое мнение.
Лукреция посмотрела на мужа.
Отчасти виноват был сам Джоффре. В попытках завладеть вниманием отца он стал подражать Хуану: нацепив на себя драгоценности, разъезжал ночами по Риму в компании банды испанских головорезов. Несколько дней назад, пересекая мост Святого Ангела, он столкнулся с начальником полиции Рима и в последовавшей за этим стычке получил стрелу в ногу. Когда его принесли во дворец, он вопил во все горло, кровь хлестала из раны, и напуганная Санча подняла тревогу, добравшись до самого Ватикана. Она вытащила папу из кровати, требуя мести.
Но боль Джоффре никогда не тронула бы сердце папы, как трогала боль Хуана. Выслушав обе стороны, он простил начальника полиции и отправил сына в темницу замка Святого Ангела немного охладить свой пыл. Когда об этом узнала Санча, то страшно разозлилась.
– Это возмутительно! Джоффре едва не умер от потери крови!
– Доктора говорят другое. Стрела не задела важных сосудов.
– Неправда! От боли он был вне себя.
Александр вздохнул. Он по уши погряз в политике, и ему было не до сына, однако Санча так и не научилась сдерживать свой кипучий темперамент.
– Как вы можете простить обидчика и наказать Джоффре? Это несправедливо.
– Если Джоффре обнажил меч и атаковал людей начальника полиции, он заслужил наказание.
– Но он ваш сын!
– Значит, должен и вести себя подобающе.
– Вы бы не сказали этого, если б на его месте был Чезаре. Или Хуан.
Хуан. Имя повисло в воздухе. Никто не упоминал о мертвом сыне Александра в его присутствии. Он уже давно дал понять, что не хочет к этому возвращаться.
Александр посмотрел на нее: смуглая красавица с пронзительным взглядом и непокорным характером. Четыре года брака и ни намека на беременность. Он подумал бы, что виноват Джоффре, но она спала со всеми его сыновьями, а в результате не было даже выкидыша. Может, проблема и в ней. Если ему придется найти Джоффре другую жену… ах, сейчас уже не стоит и думать об этом.
– Аудиенция окончена, молодая леди. Отправляйтесь домой и позаботьтесь о своем муже.
– Вы придете повидать его?
– Я очень занят.
– Он ваш сын!
– Если он и правда мой сын, тогда… – Александр в ярости махнул рукой. Ах, как же он устал от нотаций этих взбалмошных испанцев.
Она посмотрела на него, и оба сразу поняли, что именно он имел в виду.
– Да что же ты за женщина такая, – покачал он головой, взяв себя в руки. – Тебе надо научиться держать язык за зубами.
Но она всегда отличалась пылким нравом, а когда пугалась, то со всей энергией бросалась в бой со своими страхами.
– Прошу прощения, ваше святейшество. Там, где я выросла, нам позволялось говорить откровенно.
– Тогда, возможно, тебе лучше вернуться в родной дом.
– О чем вы? Хотите выслать меня из Рима? А Джоффре?
– Ах, какая трагедия!.. Иди к своему мужу, женщина! Я сыт тобой по горло!
Когда она ушла, Александр долго сидел, кипя от злости. Он папа римский, глава святой церкви, как посмела она кричать на него! Пресвятая Дева Мария, неужели он не заслужил большего уважения!.. Он ожидал посла Феррары в любой момент. Тот постоянно пыхтел и требовал заверений, что, куда бы ни повел Чезаре свою армию после Милана, дому д’Эсте, Ферраре, Мантуе и Болонье ничего угрожать не будет. Между отцом и сыном через Альпы полетели письма: самая надежная почтовая система в Европе, слава тебе Господи. Будущее их семьи под угрозой. Столь многое нужно сделать, а он тратит время на людей, которые жалуются без остановки и смеют повышать на него голос.
Где-то в глубине души Александр понимал, что реагирует на подобные вещи слишком остро. Ему не пристало быть таким раздражительным, но резкая смена союзников с Неаполя и Испании на Францию добавила сложностей в его жизни. Он бы поговорил с Лукрецией, она всегда была хорошим слушателем. Только не сейчас. Сейчас она смотрит на него большими печальными глазами. И почему? Разве это его вина, что король Неаполя сам подписал себе смертный приговор? Будь они все прокляты!
Когда Санча вернулась во дворец и бросилась в объятья Альфонсо, она была уже в предобморочном состоянии и кричала, что их выгоняют, если не хуже того.
– Тебе не стоило злить его. На него столько всего навалилось.
– А на нас разве нет? Говорю же, Альфонсо, мы больше не в милости. Слышал бы ты его слова! Ему плевать даже на Джоффре. Послушать его, так кажется, что у него теперь только один сын, это чудовище Чезаре.
– Не называй его так, – тихо сказал Альфонсо.
– Ах, как ты наивен, брат! Ты никогда не нравился Чезаре. Все это притворство. Люди заботят его, только если полезны ему. Он прихлопнет тебя как муху, если «семье» будет от этого польза. Поговори с Лукрецией, она расскажет тебе.
Но когда он пересказывал Лукреции слова Санчи, то не стал слишком уж вдаваться в подробности. Она была почти на пятом месяце беременности, и он не хотел ее тревожить. Вместо этого он взял перо и написал своему дяде. Даже когда муж любит свою жену так сильно, как он, предан он в первую очередь той семье, в которой родился. Такова природа вещей.
Август. Слишком жарко, чтобы шевелиться, думать, даже молиться. Французские войска заливали потом свой путь через холмы к летним альпийским перевалам. Никто не мог с уверенностью сказать, где они окажутся зимой. Ощущение нависшей опасности становилось все сильнее из-за того, что зима ожидалась не такой, как обычно. Тысяча четыреста девяносто девятый год подходил к концу и знаменовал собой не только конец столетия, но и завершение полутора тысячелетий. Тысяча пятисотый год. У многих при мысли о значимости даты голова шла кругом. Вторжение, война и эта эпидемия новой болезни, столь явный знак Божьего гнева, плодили слухи о Страшном суде, которые распространялись по всему христианскому миру подобно пламени по сухому папоротнику. Чтобы подготовиться к неизбежному, грешники (а кто не без греха?) собирались в паломничество. Целью их пути был Рим.
Что одних ввергало в панику, для других становилось источником дохода. Повезло тому наместнику Бога на земле, кто управляет такими притоками прибыли. Александр уже вовсю занимался ремонтом. В самый разгар лета кипела работа: мужчины счищали с домов наросшие на них ракушки, а на протяжении всего долгого пути пилигримов между главными церквями Рима росли торговые лавки. От замка Святого Ангела до ступенек старой базилики Святого Петра теперь тянулась новая оживленная улица, названная в честь папы: Виа-Алессандрина. Он уже представлял, как она наводнится верующими, исполненными любовью к Богу и осененными величием церкви его на земле. Папская казна будет забита под завязку, Рим снова вернет себе статус великого города и паломники вернутся в свои города и деревни, разбросанные по всему христианскому миру, с именем его святейшества на устах: Родриго Борджиа, Александр VI, испанец по рождению, но папа римский, который вершит историю. В этом он теперь не сомневался.