Луна и солнце
Шрифт:
Бурсен, вознегодовав, бросился за ними следом:
— Вы собираетесь ее уморить? В вас что, бес вселился?
— Его величество, — произнесла Мари-Жозеф, — соблаговолил сохранить Шерзад жизнь. Приготовьте что-нибудь другое.
— Но его величество обещал мне тысячу луидоров, — задохнулся от негодования месье Бурсен, — если я приготовлю и подам русалку эффектнее, чем на пиру Карла Великого!
— За свою свободу Шерзад обещала ему куда больший выкуп.
— А что, если его величество намерен получить и то и другое: и сокровища, и мясо?
Испуганные
— Она похудеет, — застонал Бурсен, — она отощает, мясо будет жилистое, а если блюдо не окажется безупречным, право, я покончу с собой!
— А ну, прыгай, русалка! — крикнул Лоррен.
Русалка всплеснула раздвоенным хвостом, забрызгав Лоррену начищенные сапоги, нырнула и была такова.
— Только бы она не набила себе синяков, — выразил опасение Бурсен.
— Уходите! — велел Лоррен. — Пусть наставит себе синяков сколько душе угодно, лишь бы не вылезла из канала.
— Ей некуда идти, — вмешалась Мари-Жозеф. — И потом, она же не ходит, она умеет только плавать.
Мари-Жозеф склонилась над набережной канала, высматривая Шерзад. Месье Бурсен попытался к ней присоединиться, однако, встретив злобный взгляд Лоррена, поспешил ретироваться.
— Что ж, до полуночи, — напомнил он. — В полночь я явлюсь, и вы должны будете передать мне эту тварь.
— После полуночи!
— В одну минуту первого!
Бурсен тяжело забрался в повозку, усевшись рядом с рабочими на груду парусиновых люлек, сетей и багров, и уехал. Мари-Жозеф осталась наедине с Лорреном.
— Вас это утешает? — осведомился Лоррен, улыбаясь своей очаровательной улыбкой. — Неужели вы не испытываете ко мне благодарности за то, что я дал вашей питомице в последний раз почувствовать вкус свободы?
Мари-Жозеф в ярости вырвала у него руку:
— Вы не заслуживаете даже презрения! Моя подруга в смертельной опасности, а вы… вы…
Он беззаботно рассмеялся, глядя на ее вспышку:
— Не стоит оскорблять меня, мадемуазель. Может статься, когда-нибудь у вас не найдется иного защитника и покровителя, кроме меня.
Он вскочил на коня и небыстрым галопом ускакал. Поверхность Большого канала замерла, словно ничто никогда не нарушало водной глади.
Шерзад наслаждалась холодным чистым течением в своем новом обиталище. После стольких дней, проведенных в грязи и мути фонтана, ее не раздражала даже безвкусная пресная вода. Она напевала и посвистывала, прислушиваясь к контурам своего жилища, обнаруживая длинные острые края и правильные изгибы, отсутствие растений, кроме жалких водорослей: их спутанные стебли тянулись к поверхности, но их неумолимо срезали или выдергивали с корнем. Сверху в царство Шерзад вторгались кили небольших лодок.
Она вошла в слабое неясное
Заши тихонько заржала.
Зели галопом подскакала к Мари-Жозеф. Кобыла остановилась, из-под копыт у нее полетел гравий; граф Люсьен соскользнул с седла. Когда он спешил, как сейчас, то казался неуклюжим. Неудивительно, что он предпочитал ездить верхом, неудивительно, что он не танцевал при дворе «короля-солнце», столь высоко ценившего изящество.
— Мадемуазель де ла Круа! — Он показал ей крохотную серебряную капсулу с посланием. — Это доставил почтовый голубь.
— Нашли корабль с сокровищами?
— Пока только место, которое описывала русалка, корабль еще нет.
— Не говорите Шерзад! — взмолилась Мари-Жозеф.
— Не буду.
Шерзад что-то прошептала ей.
— Почему ее выпустили из клетки?
— Его величество… По словам Лоррена, его величество повелел перевезти ее в Большой канал, чтобы она могла развлечь его гостей своими прыжками и трюками.
Граф Люсьен промолчал. Мари-Жозеф промолчала. Граф Люсьен отошел, уже не спеша, сильнее, чем обычно, как показалось Мари-Жозеф, опираясь на трость-шпагу. Она хотела позвать его, попросить вернуться и уверить в том, что это всего лишь минутный каприз его величества и что Лоррен просто оказался рядом и потому смог его выполнить.
Однако ей не пристало обнаруживать такую фамильярность и вторгаться в его мир, ведь она уже отвергла его условия.
Она встала на колени на берегу канала и притворилась радостной и безмятежной. Когда Шерзад вынырнула перед нею, Мари-Жозеф наклонилась и поцеловала ее в лоб.
Кожа у Шерзад стала какой-то странной, прохладнее и грубее на ощупь, чем обычно. Один коготь у нее был сломан, а плечо уродовала безобразная язва. Волосы ее казались спутанными и тусклыми, но глаза сияли диким, безудержным огнем.
— Шерзад, милая, что случилось, что не так?
Шерзад пропела ей, как пробралась сквозь железные решетки, выплыла из канала, отдалась на волю подводного течения, и оно вынесло ее на свободу, в океан.
— Дорогая моя, неужели ты думала, что Большой канал — это река? Нет, он всего-навсего соединен с акведуком. Не отчаивайся. Корабль найдет сокровища. Его величество сдержит обещание.
Мари-Жозеф дотронулась до воспаленной кожи у Шерзад на плече:
— Где ты поранилась?
Шерзад вздрогнула от боли и зарычала, жалуясь на грязь в фонтане.
— Граф Люсьен! — позвала она, надеясь остановить его прежде, чем он уедет.
Однако он не сел верхом на Зели. Обе лошади, без узды, пощипывали подстриженную траву возле Королевского бульвара. Граф Люсьен вышел из-за их спины, неся переметные сумы и свернутый ковер.
— Шерзад просит вас одолжить ей целебной мази, — молвила Мари-Жозеф. — Она поранилась.
Шерзад зарычала, отвергая мазь месье де Баатца.
— Эта мазь спасла мне жизнь! Только не лижи рану — так ты еще хуже сделаешь.