Луна Ктулху (сборник)
Шрифт:
— Не стоит делать резких движений, — голос был грубым, хриплым и мне показалось, что «взявший меня на мушку» не слишком трезв.
Я очень медленно кивнул.
Тем временем из-за колонн вышли три солдата в таких же потертых шинелях, как у меня, только у каждого на груди был приколот красный бант. И все трое были вооружены до зубов.
— Что ты тут делаешь?
— Было открыто, я зашел.
— Значит мародер? А ты знаешь, что по закону революционного времени мародеры расстреливаются на месте.
— Я искал родственника. У меня есть
— Бумага, говоришь, — и пистолет исчез. — Доставай, только двигайся медленно, спешить не надо.
Я в очередной раз запустил руку за пазуху и выудил спасительный мандат. Тот, кто стоял у меня за спиной, забрал бумагу, потом снова ткнул мне в спину дулом револьвера и объявил:
— А теперь не спеша ступай к дому. Там с тобой начальство разберется.
Мне ничего не оставалось, как подчиниться.
— Чего с ним церемониться? — заступил дорогу один из солдат.
Тот, что конвоировал меня, грязно выругался.
— Ты дураком был, дураком и останешься. От этого бродяги голубой костью за версту несет. Пусть-ка лучше с ним товарищ Константин побеседует.
После этого меня без дальнейших разговоров препроводили в особняк. Внутри все было перевернуто, словно тут что-то искали: вся мебель отодвинута от стен, ящики во всех шкафах и комодах выпотрошены.
В угловом кабинете за широким столом сидел руководитель этого бедлама — то и дело к нему подходил кто-то из революционных солдат, показывал какие-то бумаги, вещи, после чего некоторые из них оставались на заваленном всякими предметами столе, а часть возвращалось на свои места.
Потом он повернулся ко мне, и я обмер, почти сразу же узнав старого знакомца. Передо мной сидел… тот самый товарищ Константин. По крайней мере, так называли этого человека тогда… в далеком девятьсот пятом.
Он тоже сразу узнал меня.
— Что ж, господин ба-гх-он, гх-ад приветствовать вас в гх-еволюционном Пет-гх-ог-гх-аде. Удивлен. Я думал, вы погибли тогда… в Ка-гх-а-Кумах…
— Аналогично…
— Но что п-гх-ивело вас, ба-гх-он в дом убийцы и загово-гх-щика?
С Дмитрим Павловичем я встретился в Хамадане в марте 1917 году. Он тогда только прибыл в Персию из обезумевшего Петрограда, спасаясь от гнева Александры Федоровны. Мы были знакомы и ранее.
Он знал меня, как верного человека, на которого в трудной ситуации всегда можно было положиться.
Но только «Приказ №1» Февральской революции подвиг Дмитрия Павловича на откровенный разговор.
Сам по себе этот «Приказ» Временного Правительства был истинным безумием (по крайней мере, нам тогда так казалось), но Великого Князя больше всего взволновал пункт третий. Там говорилось о том, что отныне солдаты во всех политических выступлениях должны слушать не офицеров, а подчиняться выборному комитету и Советам.
— Знаете ли, Григорий Арсеньевич, мне сейчас просто необходимо быть в Петербурге.
Мы беседовали в чайхане на окраине Хамадана.
В полутемной зале, устланной старыми коврами, кроме нас, было несколько стариков
— В Петербурге… Но вы же только оттуда?
— И вы в курсе того, почему мне пришлось покинуть столицу?
Я кивнул. Какое-то время Дмитрий Павловаич молчал, но когда он снова заговорил, в голосе его зазвучало напряжение, словно говорил он через силу.
— Гришка плохо умирал… Пока я с доктором и Пуришкевичем сидел внизу, Феликс Феликсович накормил Гришку отравленными пирожными и напоил отравленным вином. В них цианида было столько, что полк солдат полег бы… Мы тогда долго недоумевали, в чем дело. Почему яд не берет проклятого Гришку, а потом все стало ясно… Вы когда-нибудь слышали о Ктулху?
Я снова кивнул.
— Да, мне доводилось общаться со старинными врагами Ктулху — Старцами и…
Дмитрий Павлович поднял руку, остановив меня.
Лицо у него было словно вырезано из камня — этакий Лик печали.
— Я не хочу знать ничего об этом… Все это ересть, и… Впрочем, я хотел лишь сказать, что когда Гришка умер, у него обнаружили дьявольские жемчужины. Именно благодаря им он и стал…
Впрочем я не об этом. Знаете ли, Григорий Арсеньевич — вы, единственный на кого я могу положиться.
Больше всего я боюсь, что эти «икринки Ктулху» попадут в плохие руки. Еще одного проходимца в духе Распутина России не пережить. Ах, если бы я мог вернуться в Петербург! — На мгновение он замолчал, а потом повернулся ко мне, взял меня за руку и внимательно посмотрел мне в глаза. — Я должен попросить вас, Григорий Арсеньевич, отправиться в Петербург. Я скажу вам, где спрятаны колдовские жемчужины, и вы уберете их… уничтожите…
или, по-крайней мере, убедитесь, что они надежно спрятаны. «Жемчужины» не должны попасть в руки негодяев, а иначе я не могу назвать Керенского и его подхалимов. Боже мой, мне кажется Россия гибнет… Гибнет… Пообещайте, что всенепременно отправитесь в столицу и сделаете все, что зависит от вас, чтобы ближайшие лет десять никто не смог добраться до тайного знания.
Что мне оставалось делать? Как монархист и человек не разменивающий присягу на вольности безумной республики, я сразу согласился. К тому же меня подогревала мысль о том, что в моих руках может оказаться источник невероятной силы и богатства. Нет, я, естественно не собирался, предав Великого Князя, заниматься спекуляцией, но почему бы не заняться самосовершенствованием? То, что я понимал все языки, части выручало меня, так почему же я должен был отказываться от удачи, которая сама шла мне в руки? Однако Дмитрию Павловичу я об этом ничего не сказал. Он просил меня спрятать «жемчужины», чтобы они не попали в плохие руки, то есть к представителям новой власти. Что ж, извольте. Об остальном Великому Князю лучше было не знать.