Луна над заставой

Кузьмин Лев Иванович

— Да я и не беспокоюсь… — растерянно-радостно топтался, не знал, что больше сказать, Парамонов. — Да я и не беспокоюсь…

БАЛ

И тут грянул бал. Точнее, сначала не грянул, а наплыл на всех в виде большого-пребольшого сладкого пирога.

Но прежде чем пирог появился, произошло ещё одно очень важное событие.

Когда Вася побежал на кухню за именинным пирогом, то он позвал себе на подмогу и Таню с мамой. И они, как на кухню пришли да как пирог увидели, так мама сразу принялась Васю хвалить.

Пирог

был румяный, круглый, размером с хорошее колесо. А по всему кругу — сахарные вишенки, числом ровно двадцать штук.

Пересчитав вишенки, мама похвалила Васю ещё раз, а вот Таня вдохнула ванильный запах, посмотрела на пирог, на его поджаристую, но пустую середину, и решительно сказала:

— Хорошо, но можно сделать ещё лучше. Я — сейчас!

И она было повернулась к двери, да мама заступила дорогу. И тогда Таня стала поспешно объяснять:

— Вот здесь-то и пригодятся наши сгущённые сливки. На пустой середине, на пироге, этими сливками можно нарисовать что-нибудь такое же, что мы рисовали в день рождения твой и мой.

— Верно! — спохватилась мама, а Вася тоже сказал: «Идея подходящая!», и так как на дворе было темно, то в командирский домик за голубой банкой слетал сам.

Потом они тонкое донце проткнули и тягучими сливками на пироге изобразили белый цветок. А в серёдке цветка косо, но зато вкусно вывели КОЛЯ.

В таком вот ещё более чудесном виде пирог и вплыл в столовую на широкой доске. Папа и бойцы сразу встали, захлопали в ладоши. А сам Парамонов пожал Васе руку, пожал Тане руку и лишь маме пожать руку постеснялся.

Когда же бойцы пирога отведали, когда опять захлопали Васе, то счастливый Вася разошёлся совсем:

— Раз такое дело, то, дайте, я ещё и скажу в честь именинника речь. Заздравную. Я её приготовил вместе с пирогом. То есть в то время, когда пёкся пирог. Я придумал к этой речи даже заглавие: СЕРЖАНТ ПАРАМОНОВ — ЛИХОЙ ПОГРАНИЧНИК; В СЛУЖБЕ И В ДРУЖБЕ — ВО ВСЁМ ОН ОТЛИЧНИК! Ну, а дальше…

Тут Вася засунул руку в карман фартука. Пошарил, пошарил — полез в другой карман:

— Ну, а дальше у меня всё на бумаге. Пирог мог сгореть, заучивать речь было некогда.

И опять он пошарил, опять ничего не нашёл. И тогда, охлопав ещё и карманы брюк, развёл руками:

— Вот те на! Бумагу-то я, кажется, позабыл на духовке или даже в духовке… Подождите, сбегаю.

Тут все засмеялись, все сказали:

— Если в духовке, то, считай, речь твоя тоже спеклась. Но хватит и заглавия. Про Колю Парамонова там сказано всё. И это даже не заглавие, а целое стихотворение. Мы его перепишем в стенгазету. А сейчас, ефрейтор, давай-ка включай музыку.

Но Вася разыскивать пропажу всё-таки пошёл; правда, по пути снял с тумбочки, с магнитофона прозрачный колпак, нажал там, какую требуется, кнопку, и в столовой раздалась очень живая старинная полечка.

Папа встал из-за стола, поправил усы, по-старинному поклонился, приглашая маму. Бравый Парамонов одёрнул гимнастёрку, подлетел к Тане. Бойцы за неимением других дам пустились в круг друг с дружкой.

Парамонов для Тани кавалером был, конечно,

высоковатым. Она доставала ему лишь до пояса. Но Парамонов так ловко наклонялся, так ловко держал Таню за руку, так плавно и вовремя поворачивался, что танец у них выходил — лучше не надо.

А тут вернулся в столовую Вася Полухин. «Заздравную речь» он, как видно, не нашёл, потому что лицо у него было всё ещё чуть расстроенное. И совсем уж он затуманился, когда увидел, что ему теперь и танцевать не с кем. Все проносились мимо Васи парами, все были заняты. И тогда Вася поступил так, как в этом случае и следует поступать. Вася сделал вид, что ему танцевать не очень охота; он присел к магнитофону, стал там деловито ковырять какой-то винтик.

А Таня на Васю не успела глянуть — его притворство поняла. Она кивнула сержанту Парамонову: «Наклонитесь ещё чуть пониже!» — и тихо ему, почти на ухо сказала:

— Хорошо бы сделать как-то так, чтобы и Вася потанцевал.

— Сделаем! — ответил Парамонов и тут же вдруг заприхрамывал, заохал: «Ох, ох! Видно, у меня в каблуке гвоздь. Видно, я на сегодня отплясался».

Припадая на один бок, он отошёл к окну, а Таня подбежала к Васе, протянула ему руки.

Вася мешкать не стал. Вася — куда всё нежелание девалось! — пустился с Таней по кругу.

Танцевал он не хуже Парамонова. Таня сразу ему сказала об этом, да ещё и добавила:

— Вы сегодня, Вася, тоже как именинник. С вами тоже очень весело. Вон сколько умеете всего, даже придумывать стишки… А для меня, Вася, вы могли бы придумать стишок?

Вася под музыку повернулся, улыбнулся, ответил честно:

— Вряд ли! Заголовок к речи о Парамонове я и то ведь складывал чуть ли не с утра до вечера… Но для тебя придумать что-нибудь хорошее всё равно постараюсь. Пускай это будут даже и не стишки.

Вася с Таней поговорили бы ещё, да тут музыка смолкла и танец оборвался. Танин папа, лейтенант Крутов, сам подошёл к магнитофону, сам щёлкнул выключателем.

Он поднял руку, постучал по запястью, по стеклу своих часов:

— Всё! Балу конец.

Я ПРИНЁС ЛУНУ…

С бала расходились быстро. Те бойцы, кому полагалось теперь отдыхать, тут же ушли по длинному коридору в спальные помещения. Те бойцы, кому надо было в караул в ночь, на смену товарищам, тут же, в коридоре, споро, не толпясь, надевали тёплые бушлаты, подпоясывались, разбирали оружие.

А минут через пять Таня увидела с тёмного крыльца, как папа провожает их.

Отбрасывая при лунном свете на плац короткие тени, бойцы чётким, рубящим шагом, плотными группами подходили к папе, и старший группы вскидывал к козырьку ладонь:

— Пограничный наряд для получения приказа на охрану государственной границы подготовлен!

Папа включал фонарик, освещал бойцов. К иным он подшагивал почти в упор, брался за широкий, с патронными подсумками пояс бойца, крепко встряхивал, проверял, хорошо ли всё подогнано; у иных брал, проверял оружие. И лишь после этого не очень громко, но торжественно отдавал приказ выступить.