Лунатик(Случай)
Шрифт:
Г. Майор читает уже афишку, что шар сей полетит чрез Москву. Г. Майор садится на балконе; как астроном водит очами по небу. Ждет. День ясен; не летит шар, только солнце катится от востока к западу.
Настает 1-е сентября, воскресенье; не в соборы, молиться Богу, идут и едут жители Москвы, но торопятся за заставу. Народ толпится на Никольской у входа в управу благочиния, жаждет слышать весть об участи своей, срывает с типографических станков мокрые афишки, учит наизусть воззвание к жителям Москвы:
— Братцы! сила наша многочисленна и готова положить живот, защищая отечество! Не пустим
И этого довольно, общий страх не тревожит Г. Майора: ему ли бояться неприятеля? Кто осмелиться потревожить Русского барина! Этого мало:.. старого заслуженного гусара, в Москве? Майор готов пуститься сам в бой, за Москву, за отечество, да к нему приступил свой неприятель— подагра; обложил ноги его подушками, невозможно сделать вылазки из вольтеровских кресел! И вот, принимая все вести о сдаче Москвы за басни, он играет с женою своею в пикет; а Лидия сидит в своей комнате. Рожденная с романическим воображением, она возлюбила Луну.
Открыв окно, она, на диване, подле стола, читает книгу шопотом.
Верно это книга роман, запрещенный плод в институтах. Торопливо пробегает она страницы; очи её впиваются в каждое слово, сердце наполнилось пламенем, дыхание скоро, душа в первый раз беспокойна, вздох вырвался из глубины её. Лидия закрывает книгу, — задумывается…. Снова развертывает ее, перечитывает замеченную страницу, вздыхает еще глубже, сердце сильно бьется…. Закрывает рукою глаза… и создает в мыслях своих новый мир… создает образ человека…. Он так хорош, так любит ее… он смотрит на нее томно, томно… безмолвие его понятнее слов, убедительнее клятвы, жалостнее страдания….
В первый раз узнает Лидия сладость мечты….
Вдруг раздается подле неё шорох… она вздрогнула, очнулась от очарования…
Кто-то крадется от окна, приближается к ней….
Вскрикнула Лидия, оцепенела от ужаса, чувства ее оставили.
Привидение грохнулось об пол.
Она приходит в себя, осматривается кругом… видит какого-то незнакомца, лежащего без памяти на полу… Он молод, хорош; но лицо бледно…
Лидия хочет снова вскрикнуть, но голос её прерывается….
— Лидия! раздалось вдруг из другой комнаты.
С глубоким вздохом, приподнимается молодой человек. Он ищет тех предметов, между которыми оставила его память, и не находит их; обводит кругом себя взорами, и взоры его невольно останавливаются на испуганной прекрасной девушке.
— Лидия! — раздается снова из другой комнаты.
Лидия не может произнести ни одного слова, не может двинуться с места.
Молодой человек уже у ног её.
— Скажите мне, где я? произносит он умоляющим голосом и хочет взять ее за руку.
Но Лидия вскрикивает и с ужасом, вырвав руку из рук незнакомого ей мужчины, бежит вон из комнаты.
Пораженный, испуганный, с невольным движением ищет он выхода из комнаты…. В двери кто-то идет…. Он выскакивает в окно, очутился в наружном, крытом коридоре. На дворе темно. Ощупывает руками перила; почти падает с лестницы.
— Кто тут? раздается голос дворового сторожа.
— Эк, приятель, загостился! не попадешь в ворота! — Правее!
Молодой человек выбежал на улицу; скорыми шагами идет, сам не ведая куда….
Унылая ночь лежит на Москве. Часты оклики часовых. На скате неба блещет зарница, и слышен гул, подобный глухим отзывам грома.
Вдруг, что-то остановило молодого человека; холодный пот катится с лица его, трепет пробегает по членам; с ужасом всматривается он в темноту. Он готов повторить вопрос: скажите мне, где я? — но пред ним нет уже светлого видения, нет сна, который так сладостно возмутил его душу; какой-то страх неведения — что с ним делается? — гонит его. Не видя ничего перед собою, кроме мрака, порывисто хочет он преодолеть преграду, которая остановила его, и ударяется грудью о перила набережной.
Под ним шумят волны Москвы реки; в каком-то возмутившемся состоянии чувств и памяти, он прислушивается к этому шуму, всматривается в темноту и не понимает ничего: понятия пристальных, ежедневных его занятий не могут отделиться от видения, которое ему представилось в образе ангела. То разрешается этот образ в тумане, как х интегрального вычисления; то скрывается в беспредельность, как бином; то обращается в светлый центр круга и сыплет лучи как радиусы; то переливается из предмета в предмет, как электрическая искра; то кажется фокусом чудного эллипсиса, которого окружность отражает все звуки и лучи на его сердце….
IV
Настает страшный для Москвы Понедельник. Сама судьба, кажется, в недоумении: что будет с Русским народом? Книга её развернута, видно кровавое заглавие чего-то.
Проснулся старик, дядька Аврелия: его разбудил шум на улице; выглянул в окно: на площади расположилась биваками кавалерия; на лицах проходящего народа заметно мрачное беспокойство….
Старик бросился в комнату Аврелия; его нет.
— Господи, последние дни настали! — вскричал старик… — Где барин? куда он девался? куда потел в такую-то смуту? ох, дался ему Наварситет! Пойду за ним!.. Да поставить было сперва чайник… ушел, не накушавшись чаю!
И вот, старик наколол торопливо лучины, подложил под таган, вырубил огня, зажег серную спичку, запалил, ставит чайник….
— Ей, дядюшка! — раздался вдруг чей-то голос позади старика, раздававшего огонь.
— Дак ганькю!
Старик обернулся — позади его стоял солдат с трубкою в руках.
— Дак, брат, ганькю!
— Ох ты сердешной, откуда тебя Бог принес? словно опаленой.
— С походом, дядюшка! — отвечал солдат, закуривая трубку. — Француз летируется!
— Летируется! — вскричал с ужасом старик.
— Летируется; чай уж у заставы Дорогомиловской. Мы идем в обход; давно бы разбили его, да Палеон, собака, идет с Французом.
— Батюшки-светы мои! пришло последнее время!
— А что, дядюшка, чай в горшечьке-то у тебя щи? — продолжал солдат, не обращая внимания на слова старика.
— Господи, пресвятая Мать Богородица! побегу искать барина! — продолжал старик, не обращая внимания на слова солдата.
— Господин служивой, посиди, брат, у чайника, чтоб не выкипел!.. Побегу я за барином.