Лунатик(Случай)
Шрифт:
— Ступай, дядюшка; посижу, изволь!.. «Старик схватил тапку; бегом пустился из передней.
Оставшийся солдат преспокойно поправил под таганом лучину, начал дуть во всю мочь; пламень обдал чайник, вода закипела.
— Э э! что ты тут хозяйничать? — сказал вошедший другой солдат.
— Воду, брат, грею.
— Добре! засыпь, брат, и на мою долю крупки.
— Изволь, давай.
— Кабы запустить сальца, знаешь, дак оно бы тово!
— И ведомо. Смотрико-сь, нет ли в поставце; да нет ли ложки?
Между тем, как вновь пришедший солдат осматривал все полки
— И уполовника, брат, нет! Вот живут люди; а еще господа! Разве вот тут в горнице-то нет ли?…
— И тут, брат, какая все дрянь: куска хлеба нет!.. Бумаги, бумаги, словно наша полковая канцелярия!.. Смотри-ка, сапожнишки!.. Э э! вот вещь!.. Вот, брат, футляр на гренадерской салтан; да еще с стеклянным донышком!.. а то вот верно ручная мельница… нет, самопрялка, брат! иш ты, колесо; хрусталь, брат! Вот бы кишкеты крутить — верти знай!..
На улице раздался звук барабана.
— Сбор, брат! — Вот те каша! Неси с собой! Аль придем после?
— Нет, брат, про другова я не стряпуха!.. отвечал первый; снял с огня чайник, отломил щепку и начал завтракать.
Сбор пробил в другой раз.
Заторопились, всполошились солдаты и ушли.
V
Выбегает дядька Аврелия на площадь и видит, что нет уже того обычного, заботливого, но спокойного движения в народе. Все в каком-то волнении. Улицы полны дорожных; там и сям проходят ряды пехоты и кавалерии, тянутся ряды казенных фур, ящиков, госпитальных карет. Гремит военная музыка, стучит барабан походный марш. Грохочет мостовая под экипажами, сталкиваются кареты, коляски, брички и телеги, ждут покуда пройдет артиллерия.
Пробираются по сторонам улицы подходцы, с котомками за плечами; идут женщины с грудными младенцами и с заплаканными глазами подле телег, наполненных детьми и сундуками; бегут собаки, ищут хозяев своих и, останавливаясь между толпами народа, воют.
Все куда-то спешат. Торопится и дядька Аврелия в Университет. Бежит чрез Кузнецкий мост, мимо громового колодца, по набережной Неглинной канавы, мимо огромных черных стен сгоревшего Петровского театра, мимо развалин дома Князя Сибирского, походившего на обитель привидений, нищих и бродяг.
Рядом с сим домом, у входа под вывескою орла, бушующие толпы черного народа и солдат стеснили все пространство улицы до самой канавы. Нет прохода.
С ужасом останавливается старый слуга Аврелия, смотрит как народ атакует распивочное кружало. Кончилась штофная и мелочная продажа; целовальник уже не меряет вино и не обмеривает; гости распоряжаются сами; втулки и краны отбиты; бьет вино ключом; за кружки и за ендову драка. Стекло хрустит под ногами; шум, вопль, крик; нет помилования и защиты: эгид полиции исчез; безумная, слепая воля разгулялась, бушует, упивается; на языке брань, в сердце чудные превращения любви в ненависть, ненависти в дружбу; в очах — стены в дверь, шапки в чашку, целой улицы в нескромный угол. Придерживается воля за стенку, ползет на четвереньках; для неё чутко неправильное движение и колебание земного шара; кружится у ней голова….
С ужасом пробирается старик сквозь бушующую толпу, на Тверскую. И там нет прохода. Как будто печальная процессия тянется от Иверской; новые ряды артиллерии и обоз с ранеными. С трудом протеснившись чрез улицу, старик прибегает в Университет; ворота заперты, сторожа нет.
— Где же мой барин? — произносит он со слезами и торопится назад. Приходит домой.
На ступенях лестницы находит он барина своего. Облокотясь на перила, сидит Аврелий бледный, мрачный, потерянный.
— Барин, где ты был? — говорит ему добрый старик.
— Барин, а барин!
Аврелий очнулся, вздохнул, посмотрел на старика.
— Послушайся седины моей, пойдем за народом; все бегут из Москвы!
— Куда пойдем мы? спрашивает Аврелий задумчиво.
— Пойдем в свою деревню.
— К отцу? — За чем? Я не покажусь ему на глаза, покуда не буду Кандидатом; а теперь не могу держать экзамена… да, Бог знает, что со мной делается!.. Я все забыл, забыл и то, чему учила меня мать моя… Я только одно помню… только одно. Послушай, не знаешь ли ты: где я был? Добрый Павел, где я ее видел?… Только не говори мне, что это было во сне…. Нет! чувство не могло обмануть меня…. Что так не давит груди, от призрака так не бьется сердце, мечта не в силах помутить рассудка!..
— Полноте, Аврелий Александрович! Бог ведает, что с вами деется: весь не свой! Пойдем, батюшка, барин! убьют нас здесь! — Пойдем, куда Бог понесет, за православными!..
Старик повлек за собой Аврелия; но заметив, что у него нет ничего на голове, остановился, вбежал в переднюю. На очаге тлеют еще дрова; на столе, в чайнике, остатки гречневой каши. Вбежал в комнату: там все перерыто, пересмотрено; книги и бумаги на полу; платья нет; Электрическая машина разбита.
Старик всплеснул руками, бросился к своему сундуку…. Сундук разбит, пуст.
Заплакал старик и воротился к задумчивому Аврелию, который все еще сидел на ступенях крыльца.
— Пойдем, пойдем, барин, скорее! Вот тебе моя шапка.
Взяв Аврелия под руку, он повлек его за собою со двора.
Улицы опустели изредка только скачет отставший кавалерист, или тянется сломавшийся полковой ящик; изредка только попадаются на встречу страшные лица, как досмотрщики, заглядывая в окна и в двери; иные вооружены, другие обременены ношами. На мостовой разбросаны разные вещи, разбитые, изломанные; там и сям валяется разная посуда, бронза, книги, куски материи все лежит как потерянное, брошенное, ненужное.
— Скажите мне, где я? — произносит Аврелий задумчиво и останавливается.
— Пойдем, барин, пойдем! Здесь нас убьют! говорит старый слуга и влечет Аврелия за собою.
— Братцы, дайте испить!.. — раздается в стороне слабый голос, сопровождаемый стоном.
В воротах одного дома лежит раненый.
— Братцы, приколите меня, Дайте смерти! — продолжает раненый.
— Скажите мне, где я? — вскрикивает Аврелий и останавливается.
— Пойдем, барин, пойдем! Говорит старый дядька его, трепеща от страха; и влечет Аврелия насильно за руку.