Лунная миля
Шрифт:
— Нет-нет, не надо, — запротестовал он. — Я сам.
— Ну, глупости-то не говорите, — сказала Энджи. — Это меньшее, что мы можем для вас сделать.
— Ой, — сказал он, — спасибо. Очень любезно с вашей стороны.
Он закрыл багажник «инфинити» — меня слегка удивила красовавшаяся на заднем стекле идиотская наклейка «Владелец лицензии на отстрел террористов». Вероятно, я должен был облегченно вздохнуть, зная: если бен Ладену вдруг приспичит одолжить сахарку, Брайан Корлисс будет готов от имени всех американских граждан засветить ему по морде. На самом деле меня просто бесило, что тысячи погибших 11
Пока Брайан выгружал покупки, мы стояли у гранитной кухонной стойки. Первый этаж дома был отремонтирован совсем недавно, так что в воздухе еще витал едва уловимый запах древесной стружки. Не думаю, что первоначальным планом предусматривались заниженные полы в гостиной, или обшитые гравированной медью потолки в столовой, или расположившийся на кухне холодильник «Саб-Зиро». Оконные рамы по всему дому тоже были заменены, но, несмотря на то что все они были одного и того же бледного, яичной скорлупы цвета, дом все равно казался составленным из нескольких не сочетающихся друг с другом частей. В гостиной царила белизна — белый диван, белые коврики, молочного цвета каминная доска, пепельно-белые дрова в металлической корзине цвета слоновой кости и возвышавшаяся над всем этим огромная белоснежная рождественская елка в углу. Кухня была выдержана в темных тонах — шкафчики вишневого дерева, серая гранитная стойка и черный кафель за раковиной. Даже холодильник и вытяжка над плитой были черного цвета. Столовая была выполнена в духе датского модерна — чистый, светлый стол с четкими гранями, окруженный стульями с высокими спинками. В целом дом производил такое впечатление, что при его оформлении хозяева чересчур увлеклись слишком большим количеством разных каталогов.
И на каминной полке, и на полках шкафов, и на холодильнике стояли в рамках фотографии Брайана, блондинки и светловолосого мальчика. Их же фотографии висели на стенах. Изучая их, можно было проследить жизнь мальчика — от рождения и лет до четырех. Блондинкой на фото была, судя по всему, Донна. Довольно привлекательная — она обладала внешностью, свойственной официанткам в спортбарах и представителям фармакологических компаний: густые волосы цвета рома, ослепительно-белые зубы. Судя по всему, к пластическому хирургу она ходила как на работу. Груди ее, заметные почти на каждом снимке, были похожи на пару идеальных мячиков для софтболла, вылепленных из живой плоти. Лишенный морщин лоб наводил на мысли о свежезабальзамированных покойниках, а улыбка — об электрошоковой терапии. На паре фотографий — не более — можно было видеть черноволосую девочку с потухшим взглядом и пухлым подбородком: Софи.
— Когда вы в последний раз ее видели? — спросил я.
— Несколько месяцев тому назад.
Энджи и я уставились на него поверх стойки.
Он поднял ладони:
— Знаю, знаю. Но обстоятельства сложились так, что… — Он скривился, затем неловко улыбнулся. — Скажем так, родителем быть нелегко. У вас дети есть?
— Есть, — сказал я. — Дочка.
— И сколько ей?
— Четыре.
— Маленькая еще, — сказал он. —
— Я за ним замужем. — Энджи кивнула в мою сторону. — Дочка наша общая.
Похоже, этот ответ его обрадовал — он снова улыбнулся и промычал что-то себе под нос, продолжая укладывать в холодильник дюжину яиц и полгаллона обезжиренного молока.
— Она была таким счастливым ребенком. — Он закончил выгружать продукты и аккуратно сложил сумку, чтобы затем убрать ее под стойку. — С ней каждый день был как праздник. И я честно признаюсь, что был совершенно не готов, когда она превратилась в такую… Мрачную Мэри.
— И что ее заставило превратиться в… нее? — спросила Энджи.
На секунду он застыл, уставившись на извлеченный из следующей сумки баклажан.
— Ее мать, — сказал он наконец. — Мир ее праху. Дело в том, что она… — Он поднял глаза, как будто не ожидал увидеть нас здесь. — Она ушла.
— И сколько лет было Софи, когда она ее бросила?
— Да нет, она забрала Софи с собой.
— А, значит, она ушла от вас, а не от Софи. — Энджи взглянула на меня. — Брайан, я не совсем вас понимаю.
Брайан убрал баклажан в холодильник.
— Мне вернули родительские права, когда Софи было десять. Она… Господи, как же тяжело об этом говорить… Мать Софи… Она начала злоупотреблять лекарствами. Всякими такими препаратами… Сначала викодин, потом оксиконтин. Перестала вести себя как ответственный взрослый человек. А затем оставила меня и ушла к другому. Можете мне поверить, ребенку в таких условиях жить было нельзя.
Он посмотрел на нас, словно ожидая, что мы согласимся с его словами.
Я постарался как можно более сочувственно кивнуть, надеясь, что в моих глазах читается необходимая доза сострадания.
— Я попытался отсудить у нее права на ребенка, — сказал он. — И в конечном итоге выиграл дело.
— Сколько лет к тому моменту Софи прожила со своей матерью? — спросила Энджи.
— Три.
— Три года?
— И все это время мать Софи торчала на колесах? — спросил я.
— Ну, в какой-то момент она перестала — во всяком случае, по ее словам. Бросила на целых три года.
— Тогда из-за чего там были такие жуткие условия?
Он тепло улыбнулся:
— Вот об этом я бы сейчас говорить не хотел.
— О’кей, — сказал я.
Энджи спросила:
— Значит, Софи вы вернули, когда ей было десять лет?
Он кивнул:
— Поначалу было очень странно — я ведь шесть лет вообще с ней практически не общался. Но знаете? Потом мы с этим разобрались. Нашли свой ритм.
— Шесть лет? — переспросила Энджи. — Вы же вроде сказали — три.
— Нет-нет. Мы с ее матерью разошлись, когда Софи только-только исполнилось семь, а потом мне пришлось три года добиваться родительских прав. Те шесть лет, которые я имел в виду, — первые шесть лет ее жизни. Большую часть этого времени я провел за рубежом. А Софи с матерью оставались здесь.
— То есть, по сути, — произнесла Энджи тоном, который был мне сильно не по душе, — вы всю ее жизнь упустили.
— А? — Его открытое лицо помрачнело.
— За рубежом, Брайан? — сказал я. — Вроде как в армии?