Лунные часы (Сказка для взрослых пионерского возраста)
Шрифт:
— Не в коня кор-рм! Волков бояться — в лес не ходить!
Волк закрыл пасть, потянул носом воздух и потрусил куда-то, волоча за собой поводок. Мы поплелись следом. Правда, не особенно спешили. Вскоре Волк скрылся из виду, а мы просто шли по следам от его лап и поводка.
Волка мы догнали, наконец, в поле под кустом. Он облизывался и тяжело вздыхал, глядя в лес погасшим печальным взглядом. Теперь он был похож на обычного домашнего Полкана. Вокруг валялись обглоданные кости и пятнистая шкура.
— Он, кажется, телёнка задрал! — прошептал
— Полундр-ра! — согласился Ворон, — Пор-ра делать ноги!
— Тише вы, — Петрова прислушалась, — Там кто-то плачет.
И пошла на звук. Я с Волком на поводке и Вороном на плече потащился следом. Волк в ту сторону не смотрел и упирался, Ворон ворчал, сказочные часы тикали. Но если уж Петровой что втемяшится…
— Лес! — запрыгала Петрова, — Там лес!
Но никакой это был не лес — просто три сосны в поле. Под ними, обхватив руками голову, сидел жалкого вида мальчик и всхлипывал. С сосен на него то и дело срывались здоровенные шишки, звонко щёлкали по макушке. Всякий раз — прямое попадание, будто кто-то специально целился.
— Эй, тебе же больно! Ты что там делаешь?
Мальчишка прохныкал, что да, очень даже больно, но выбраться он не может, потому что заблудился.
Заблудиться в трёх соснах! Это надо уметь.
Я протянул горемыке руку и выволок из этого странного плена.
— Ты что, совсем глупый? — спросила Петрова, — Вон, сплошные синяки…
Мальчик сказал, что он не глупый, а невезучий, потому что на него всегда все шишки валятся. И сосновые, и еловые, и даже новогодние, игрушечные. И что бы ни случилось — он один кругом виноват. Так его и зовут: Бедный Макар, на Которого Все Шишки Валятся. Вот теперь, пока он блуждал в трёх соснах, небось у него все телята разбрелись…
Мы с Петровой переглянулись.
— Так это твои телята?
— Наши с братом. Нам отец оставил в наследство стадо. Я телят выращиваю, пасу, кормлю, а брат мясо ест да молоко пьёт.
— Неплохо твой братец устроился. Тунеядец он у тебя и эксплуататор, вот что!
— А наш Волк его немножко раскулачил, — вставила Петрова, — Телёнка задрал.
Пастушок схватился руками за голову и опять зарыдал.
— Не горюй, айда вместе к твоему брату, пусть нас ругает.
— Вас он, может, и побоится, а все шишки всё равно мои. Ладно, я привычный, счастливого вам пути. Хоть спасибо, что из трёх сосен вытащили.
И погнал телят домой. А мы пошли, куда Волк смотрит. Идём, а самих из-за Бедного Макара совесть мучает.
Между тем румяное сказочное солнышко висело уже над самой головой. Я подумал, что здесь можно сказочно загореть и снял рубашку. Хотелось есть и пить. Петрова ныла и пилила меня, что не догадался попросить в дорогу у Чьёйтовой бабушки хотя бы бутылку воды.
Попалось нам копытце, полное водицы. Но Ворон закаркал:
— Не пей, Качалкин, пор-росёночком станешь!
Водица в копытце пахла спиртом.
Я шёл и терпел. Петрова ныла, что надо было всё-таки испытать водицу из копытца, напоить
— В хлев и смотрел бы, куда ж ещё?
Так мы переругивались, изнывая от жажды, и вдруг увидели реку. Это была настоящая сказочная речка: вода синяя, чистая, каждый камушек видно, песок золотой и серебряные ивы на берегу. Мы вдоволь напились, наплавались, нанырялись, и я поспорил с Петровой, что просижу минуту под водой.
Но на тридцать второй секунде она меня вытащила с криком, что кто-то упал в реку с обрыва. Над водой в самом деле показалась чья-то голова и снова скрылась в полном молчании. Туда-сюда. Будто поплавок, когда клюёт. Я подплыл — никого. Искал, нырял — бестолку.
А Петрова тем временем бегала по берегу и звала на помощь. Какой-то пижон, весь в белом, с тросточкой и в цилинрдре, услыхав, что кто-то утонул, прямо в белом своём костюме и белых туфлях направился в воду. Всё глубже, пока вода не накрыла его вместе с цилиндром, и пижон, таким образом, тоже исчез. С концами. Сколько мы с Петровой не таращились на реку — никого. Был один утопленник, стало два.
Лишь Ворон кружил над волнами и каркал:
— Не зная бр-роду, не суйся в воду!
Хотел я снова нырнуть на розыски, но Петрова в меня вцепилась, не пускает. Орёт, что обещала моей маме и всё такое.
Пока я от неё отбивался, волны расступились, будто в каком-то кино, и появился этот белый тип с утопленником на руках.
Утопленником оказался…Бедный Макар!
Мы, конечно, удивились, но надо было не удивляться, а откачивать бедолагу, — это мы в школе проходили по гражданской обороне. А когда Макар задышал и откашлялся, только ещё говорить не мог, мы стали благодарить Макарова спасателя. И опять удивились, потому что…
Потому что тот вышел из воды совершенно сухим!
И не просто сухим — складка на брюках будто по линеечке, на белых туфлях и цилиндре ни пятнышка. Даже белая гвоздика в петлице. Цилиндр снял, поклонился — причёска будто только что из парикмахерской, а не со дна реки.
— Непромокаемый костюм? Скафандр? — поинтересовался я, — А может, вы фокусник?
— Если бы, — вздохнул пижон, — Фокусник, водолаз — это так инте ресно, романтично…Нет, господа, я всего лишь Суховодов. Тот, Который Всегда Выходит Сухим из Воды. Так что не стоит благодарности — для меня это была лишь пустяковая прогулка по дну.
— Как это «сухим из воды»?
— В прямом и переносном смысле, — он опять вздохнул, — Из любой передряги. Со мной никогда ничего не случается.
— Но почему вы так грустно об этом говорите? Это же замечательно!
— Ничего замечательного — скука смертная. Хоть бы споткнуться разок, ноги промочить! Мухи и те на меня не садятся. Мне завидуют, меня никто не любит. А чему завидовать-то? Я так одинок! Ни одного друга…
— Давай мы будем твоими друзьями, — неожиданно перешла на «ты» Петрова, — Хочешь пойти с нами?