Лунные и грошовые
Шрифт:
Тем более, если эти окружающие являются «грошовыми» людьми. Грошовые люди не знают своего призвания, или не хотят его знать. Они горды и не знают, что они горды, ограниченны, и не ведают, что они ограниченны. Они зациклены на земных, преимущественно денежных, интересах, плохо понимают жизнь, но считают себя ее знатоками, а свое поведение признают высоконравственным. И пытаются приспособить других под свои тщательно скрываемые эгоистичные интересы. Им бесполезно доказывать то, до чего они не доросли. Поэтому лучше всего предоставить их самим себе и не искать от них ничего. Жизнь устроена так, что без страданий не обойтись. Но страдания лунных и грошовых людей не одинаковы. Лунные страдают
Если предположить, что Стрикленд руководствовался чем-то подобным, то его поведение (отвратительное и безнравственное в глазах окружающих) становится вполне объяснимым. Становится объяснимым хладнокровный и непоколебимый тон его разговора с рассказчиком в Париже по поводу возможного возвращения Стрикленда к оставленной жене:
– Так, значит, вы не вернетесь к жене? – сказал я наконец.
– Никогда.
– Она готова все забыть и начать жизнь сначала. И никогда она ни в чем не упрекнет вас.
– Пусть убирается ко всем чертям.
– Вам все равно, если вас будут считать отъявленным мерзавцем? И все равно, если она и ваши дети вынуждены будут просить подаяния?
– Плевать мне.
Я помолчал, чтобы придать больше веса следующему моему замечанию, и сказал со всей решительностью, на которую был способен:
– Вы хам и больше ничего.
– Ну, теперь, когда вы облегчили душу, пойдемте-ка обедать (гл. 12).
«Оболочка» Стрикленда четко выполнила свою задачу – защитила его призвание. Если оболочка в этом преуспевает, то ее действия нравственны независимо от способов защиты. Так, у Стрикленда была проблема, которую он признавал. Он жил одиноко, но все же был мужчиной, которому иногда была нужна женщина. Когда он мог контролировать свое влечение к противоположному полу, он не шел на контакт с женщинами. Так было, когда Стрикленд понравился проститутке в Париже и она предложила ему «пойти с ней бесплатно». Стрикленд отказался (гл. 13). Но в другой ситуации он оказался бессилен противостоять страсти, и совратил Бланш Стрев – жену Дирка Стрева, художника, который буквально спас его от смерти. Бланш стала жить со Стриклендом, затем Стрикленд ее оставил, и она, не выдержав, отравилась и умерла. Но «оболочка» Стрикленда отвергла какую бы то ни было вину Стрикленда в этом:
Бланш Стрев покончила с собой не потому, что я бросил ее, а потому, что она была женщина вздорная и неуравновешенная. Но хватит говорить о ней, не такая уж она важная персона (Гл. 40).
В этом коротком замечании вполне выражена специфика лунных и грошовых людей. Для лунных необоримое половое желание – досадная помеха. Если его нельзя превозмочь, то ему, как голодному псу, бросается возможность удовлетворения, которая затем легко забывается. Но для грошовых половая страсть может быть всей их жизнью, и потеряв объект этой страсти, они могут пойти на самоубийство.
Глава 2. Дирк Стрев
Если высокое и низкое легко уживаются в человеке, то не означает ли это, что хорошие и плохие черты характера человека образуют неразделимый сплав, который
Читая роман, трудно отделаться от ощущения, что Дирк Стрев является полной противоположностью Стрикленда. Рассказчик не поскупился на краски, чтобы представить этого человека в самом невыгодном свете. Тут и прямолинейное «природа создала его шутом», и характеристика его как очень плохого художника, и пренебрежительное отношение к его живописному идеалу – Италии романтических разбойников и живописных руин – который назван убогим, пошлым, затасканным. Казалось бы, чему тут удивляться, ведь Стрев – обычный человек, и у него есть очевидные недостатки, которые наблюдательный рассказчик в нем видит. Тем более, что сам рассказчик над ним не насмехается, и отмечает, что Стрев необычайно тонко чувствовал искусство и был образован лучше, чем большинство художников.
Но все же есть что-то щемяще-настораживающее в том, что говорится о Дирке Стреве:
Собратья художники ничуть не скрывали своего презрения к его мазне, но он зарабатывал немало денег, и они, не задумываясь, распоряжались его кошельком. Дирк был щедр, и все кому не лень, смеясь над его наивным доверием к их россказням, без зазрения совести брали у него взаймы. Он отличался редкой сердобольностью, но в его отзывчивой доброте было что-то нелепое, и потому его одолжения принимались без благодарности (гл. 18).
Совершенно очевидно, что в подобных пассажах речь идет не только о Стреве, но и о том, как люди видят друг друга. В романе есть прием, который подсказывает, что проблема Стрева сложнее, чем может показаться на первый взгляд.
Я имею в виду слова рассказчика в конце романа:
Цитата из Библии вертелась у меня на языке, но я попридержал его, зная, что духовные лица считают кощунством, если простые смертные забираются в их владения. Мой дядя Генри, двадцать семь лет бывший викарием в Уитстебле, в таких случаях говаривал, что дьявол всегда сумеет подыскать и обернуть в свою пользу цитату из Библии (гл.58).
Если абстрагироваться от непосредственного смысла этих слов (думаю, он привязан к английским реалиям начала XX века), то их можно понять как намек на то, что описанное в романе нужно рассматривать и с точки зрения Библии. И что читатель сам должен определить, какая цитата «вертится у него на языке».
Вообще-то цитаты из Библии в случае с Дирком Стревом напрашиваются сами собой. Он единственный, о котором рассказчик говорит, что он «начисто лишен самолюбия» и признает, что «это редчайшее свойство» (гл.29). По учению святых отцов, самолюбие есть источник гордости в человеке, а в Библии сказано:
Бог гордым противится, а смиренным дает благодать (1 Пет 5:5).
Многие достойные люди провели долгие годы жизни в борьбе с гордостью и порождаемыми ей страстями, не всегда вполне преуспевая. Дирк Стрев преуспел настолько, что его приходится признать чрезвычайно одаренным в сфере аскетического труда, как и в сфере благотворительного труда. В профессиональном труде ситуация у Стрева двойственная. Как художник, он плох. Но как специалист в области новых трендов живописи, он, возможно, превосходит Стрикленда. Ведь рассказчик подчеркивает, что вкусы Стрикленда относительно признанных мастеров были вполне традиционны. Не факт, что за пределами своего пусть и гениального, но все же не единственно возможного видения, он оказался бы таким же проницательным, как Дирк Стрев. Рассказик довольно недвусмысленно об этом говорит: