Лунный камень
Шрифт:
Бесполезно говорить, что я сделал вид, будто не понял, что он обиделся на меня.
— Хотел бы я сказать то же самое о своей памяти, — ответил я. — Когда я стараюсь думать о вещах, случившихся год назад, я нахожу свои воспоминания далеко не совсем такими ясными, как мне бы хотелось.
Например, обед у леди Вериндер…
Мистер Канди опять развеселился, как только эти слова сорвались с моих губ.
— А! Обед, обед у леди Вериндер! — воскликнул он с еще большим жаром. — Я должен рассказать вам кое-что об этом обеде.
Глаза его опять устремились на меня с вопросительным выражением, таким жалобным, таким пристальным, таким бессмысленным,
Очевидно, он мучительно и напрасно силился что-то припомнить.
— Обед был очень приятный, — вдруг заговорил он с таким видом, словно это именно и хотел сказать. — Очень приятный обед, мистер Блэк, не правда ли?
Он кивнул головой, улыбнулся и как будто уверовал, бедняжка, что ему удалось этой находчивостью скрыть полную потерю памяти.
Это зрелище было столь прискорбно, что я тотчас же, — хотя и был живо заинтересован в том, чтобы он припомнил обстоятельства обеда, — переменил тему и заговорил о предметах местного интереса.
Тут он начал болтать довольно бегло. Вздорные сплетни и ссоры в городе, случившиеся месяц тому назад, легко приходили ему на память. Он болтал с говорливостью почти прежних времен, но были минуты, когда даже среди полного полета его красноречия он вдруг колебался, смотрел на меня с минуту с бессмысленной вопросительностью в глазах, преодолевал себя и опять продолжал. Я терпеливо переносил эту муку (это, конечно, настоящая мука для космополита — слушать молчаливо и безропотно новости провинциального городка), покуда часы на камине не показали мне, что визит мой продолжается более чем полчаса. Имея уже некоторое право считать свою жертву принесенной, я встал проститься. Когда мы пожимали друг другу руки, мистер Канди сам заговорил опять об обеде в день рождения.
— Я так рад, что мы снова встретились, — сказал он. — Я в самом деле собирался поговорить с вами, мистер Блэк. Относительно обеда у леди Вериндер, — не так ли? Приятнейший обед, действительно приятный обед, вы согласны со мной?
Я медленно спустился с лестницы, убедившись с горечью, что доктор действительно желал что-то сказать чрезвычайно важное для меня, но не в силах был сделать это. Усилие вспомнить, что он желал мне что-то сказать, было, очевидно, единственным усилием, на которое была способна его ослабевшая память.
Когда я спустился с лестницы и повернул в переднюю, где-то в нижнем этаже дома тихо отворилась дверь и кроткий голос сказал позади меня:
— Боюсь, сэр, что вы нашли грустную перемену в мистере Канди.
Я обернулся и очутился лицом к лицу с Эзрой Дженнингсом.
Глава IX
Невозможно было оспаривать мнение Беттереджа о том, что наружность Эзры Дженнингса — с общепринятой точки зрения — говорила против него. Его цыганский вид, поджарые щеки с торчащими скулами, необычные разноцветные волосы, странное противоречие между его лицом и фигурой, заставлявшее его казаться и старым, и молодым одновременно, — все это было более или менее рассчитано на то, чтоб создать неблагоприятное представление о нем у неискушенного человека. И все же, чувствуя все это, нельзя было отрицать того, что Эзра Дженнингс какими-то непостижимыми путями возбуждал во мне симпатию, которой я не мог противостоять.
Хотя мой жизненный опыт советовал мне ответить ему насчет грустной перемены в мистере Канди, а потом продолжать идти своею дорогою, — интерес к Эзре Дженнингсу словно приковал меня к месту и доставил ему случай, — которого он, очевидно,
— Не по дороге ли нам, мистер Дженнингс? — спросил я, заметив у него в руке шляпу. — Я иду навестить свою тетку, миссис Эбльуайт.
Эзра Дженнингс ответил, что идет в ту же сторону, к больному.
Начав разговор о болезни мистера Канди, Эзра Дженнингс, по-видимому, решил предоставить продолжать этот разговор мне. Его молчание говорило ясно: “Теперь очередь за вами”. Я тоже имел свои причины вернуться к разговору о болезни доктора и охотно взял на себя ответственность заговорить первым.
— Судя по перемене, которую я в нем нахожу, — начал я, — болезнь мистера Канди была гораздо опаснее, чем я предполагал.
— Это почти чудо, что он перенес ее, — ответил Эзра Дженнингс.
— Бывают ли улучшения в его памяти по сравнению с тем, что я застал сегодня? Он все заговаривал со мною о чем-то.
— Что случилось перед его болезнью? — договорил он вопросительно, заметив, что я остановился.
— Именно.
— Его память о событиях того времени ослабела безнадежно, — сказал Эзра Дженнингс. — Даже досадно, что бедняга сохранил еще кое-какие жалкие ее остатки. Смутно припоминая намерения, которые он имел перед болезнью, вещи, которые собирался сделать или сказать, он решительно не в состоянии вспомнить, в чем эти намерения заключались и что он должен был сказать или сделать. Он мучительно сознает свой недостаток памяти и мучается, стараясь, как вы, вероятно, заметили, скрыть это от других. Если б он поправился, совершенно забыв о прошлом, он был бы счастливее. Мы все, может быть, чувствовали бы себя счастливее, — прибавил он с грустною улыбкою, — если б могли вполне забыть!
— В жизни каждого человека, — возразил я, — наверное, найдутся минуты, с воспоминанием о которых он не захочет расстаться.
— Надеюсь, что это можно сказать о большей части человечества, мистер Блэк. Опасаюсь, однако, что это но будет справедливо в применении ко всем. Есть ли у вас основание предполагать, что воспоминание, которое мистер Канди силился воскресить в своей памяти во время разговора с вами, имеет для вас серьезное значение?
Говоря это, он по собственному почину коснулся именно того, о чем я хотел с ним посоветоваться. Интерес к этому странному человеку заставил меня под влиянием минутного впечатления дать ему случай разговориться со мною; умалчивая пока обо всем том, что я, со своей стороны, хотел сказать по поводу его патрона, я хотел прежде всего удостовериться, могу ли положиться на его скромность и деликатность. Но и того немногого, что он сказал, было достаточно, чтобы убедить меня, что я имею дело с джентльменом. В нем было то, что я попробую описать здесь как непринужденное самообладание, что не в одной только Англии, но во всех цивилизованных странах есть верный признак хорошего воспитания. Какую бы цель им преследовал он своим последним вопросом, я был уверен, что могу ответить ему до некоторой степени откровенно.
— Думаю, что для меня крайне важно восстановить обстоятельства, которые мистер Канди не в силах припомнить сам, — сказал я. — Не можете ли вы указать мне какой-нибудь способ, чтобы помочь его памяти?
Эзра Дженнингс взглянул на меня с минутным проблеском участия в своих задумчивых карих глазах.
— Памяти мистера Канди уже ничем нельзя помочь, — ответил он. — Я столько раз пробовал ей помогать с тех пор, как он выздоровел, что могу это положительно утверждать.
Слова его огорчили меня, и я не скрыл этого.