Лунный нетопырь
Шрифт:
И это будет значить, что наконец-то настал твой черед!
Головы он не повернул, только повел крылом в сторону нежданной гостьи, и что-то невидимое, угадываемое только по дрогнувшим и исказившимся контурам окрестных строений, метнулось к ней и невесомой клейкой пеленой прилепило ее к шершавой стене, не давая возможности не то что упасть, а хотя бы шевельнуться. Едва ощутимая упругость этого узилища позволяла лишь сделать вдох и выдох, если бы… если бы под ним оставался хотя бы один глоток воздуха. Непреоборимый ужас удушья
Зловещий монстр стремительно развернулся, так что края его пепельных одежд взметнулись траурным ореолом, и широким скользящим шагом двинулся к ней, на ходу складывая за спиной крылья. Минуту назад она, может быть, и отпрянула бы в естественном испуге, но сейчас, теряя сознание от удушья и лишенная возможности даже крикнуть, она из последних сил беззвучно молила: скорее… скорее… Властный взмах руки, точно сметающий паутину, освободил ее лицо, и она захлебнулась влажным промозглым воздухом, в котором сырость мешалась с запахом дурманного колдовского вина. Но горло, как и все тело, еще было стиснуто невидимой мерзостью, точно липкой лапой небытия.
Сделав еще один шаг тот, которого здесь именовали Повелителем Тьмы, оказался так близко, что до нее долетало его дыхание; ей даже захотелось запрокинуть голову — он был так высок, что она едва-едва доставала ему до плеча.
Он поднял руку и краем рукава стер пот с ее лица уверенным хозяйским движением, как стирают пыль со старого кувшина.
— Ты одна из немногих, кому удалось проникнуть в мой Сумеречный Замок, — прозвучал его голос, поражающий своей глубиной и полнозвучием. — Что ж, добро пожаловать.
10. Сокровищница мертвых
Она чуть было не выпалила: ничего себе добро, когда тебя приклеили к стене, точно охотничий трофей! Но это были бы слова напроказившей девчонки, забравшейся в чужой дом, а сейчас она наконец-то почувствовала себя принцессой Джаспера, с которой обращаются, мягко говоря, неподобающим образом.
Весьма кстати припомнилась древняя мудрость: самый надежный щит — это хладнокровие.
Ну, это за неимением лучшего. Но лучшее всегда при тебе: это любовь. Взгляни на своего пленителя глазами любви…
Она только похлопала ресницами от такого совета это в ее-то положении? И глазами любви? Ну и круглые же у нее будут глазки, точно вишенки… Нет, все-таки хладнокровие предпочтительнее. Но не мешало повнимательнее разглядеть того, в чьи запретные владения она вторглась так непрошенно, и обойтись хотя бы без предубеждения. Тогда и выход сам собою найдется.
Что ж, если действительно без предубеждения, то следовало бы признать, что если бы не безграничная надменность, то лицо, обращенное к ней, обладало прямо-таки дьявольской притягательностью и было прекрасно в той степени, которое даруется творцом, минуя ступень
Но сейчас к его высокомерию примешивалось и невольное изумление — от своей пленницы он ожидал чего угодно, но только не этого царственного спокойствия. Однако мона Сэниа поняла: если это затянувшееся молчание продлится еще немного, то он уже необратимо станет хозяином положения.
Она знала, что в таких случаях лучше всего не прибегать к дипломатическим уловкам, а просто сказать то, что естественным образом приходит на ум.
— Тебе не кажется, — невозмутимо проговорила она, — что всё это окружающее архитектурное безобразие просто чудовищно диссонирует с твоим собственным обликом?
Вот тут на его лице отразилась такая растерянность, что он невольно помотал головой, чтобы вернуть себе прежнюю полупрезрительную невозмутимость.
— Так ты из рода Блюстителей Утраченного… — проговорил он, справившись, наконец, с замешательством. — Да, конечно. Таких старинных уборов я не видел ни у кого.
Он снова по-хозяйски провел пальцами по ее инкрустированному аметистами обручу, и она всеми силами постаралась хотя бы не моргнуть. Казалось, он пребывал в неуверенности, не зная, как обойтись со своей пленницей.
— Так тебе не нравится мое жилище, — проговорил он, как видно, приняв какое-то решение. — Что ж, когда ты станешь моей еженощницей, ты сможешь попросить меня перестроить один из моих Сумеречных Замков по твоему вкусу.
— Еже… что?
Теперь он поглядел на нее уже с нескрываемым изумлением:
— Все девочки Подлунного Мира хоть вслух и проклинают меня в своих молитвах, но втайне мечтают о том, чтобы на миг удостоиться великого блаженства скрасить мое одиночество. Удается это немногим, и если я пожелаю, ты будешь в их числе.
Похоже, его единственный недостаток — излишек скромности.
— Ты забыл добавить: если этого пожелаю и я.
— И ты? Это говорит девочка, которая пробралась сюда по собственной воле?
— Да. Потому что мне нужна твоя помощь. Он поморщился:
— Здесь обычно не начинают с просьб — здесь мольбами кончают.
Ай-яй-яй, как же она этого не предусмотрела! Перед нею был властелин варварских земель, и, несомненно, начинать следовало с подношения, достаточно великолепного для того, чтобы развеять сомнения в их равенстве.
— Прости мою неучтивость, — проговорила она смиренно, — и позволь удалиться. В следующий раз я поднесу тебе бесценные дары, достойные…
— Знаю, знаю, — оборвал он ее с досадливым равнодушием. — Но все то, что вы принесли с собой во времена Великого Кочевья, а затем растеряли в своих смрадных пещерах, уже давно перестало меня забавлять. И теперь в этом подлунном мире осталось только одно, чем нельзя пресытиться и что скрашивает мое существование… Но всех остатков мудрости твоего тупеющего год от года племени не хватит, чтобы это понять.