Лунный пёс. Антология
Шрифт:
— Эри, уймись.
— Ладно, как скажешь… Хотя я уверен, что, ослабь мы охранную оболочку капсулы еще хотя бы на пару делений, — получили бы вожделенное доказательство.
— Мы бы получили на выходе инвалида. Его реакции ничем не отличались от реакций остальных — боль и страх по экспоненте. Никаких отклонений.
— Ты ничего не понимаешь, а я чувствую, что это — тот самый! Он особенный! Он бы мог! Он лучший!
— Кто-то и в прошлый раз говорил то же самое.
— В прошлый раз, в прошлый раз… С кем не бывает! Ну и что?.. Не ошибается
— Я — не ошибаюсь, Эри.
— Вот-вот! Именно что!..
ПОЧЕМУ?
Он заскулил. Тявкнул отчаянно, снова срываясь на визг.
Руки вернулись, черная боль исчезла, руки были мягкие и заботливые, они растирали сведенные судорогой крохотные мышцы, вытирали слезы, гладили, просто ласково гладили. Они были добрыми, эти руки, а ему так хотелось вцепиться в них зубами и рвать, рвать, рвать, рыча от бессильного бешенства.
ЗА ЧТО?!
Он уже не помнил боли и ужаса — их смыло последнее воспоминание о невозможно огромном восторге. Боли больше не было, не было и страха, и черный цветок медленно умирал в груди, печально роняя иссыхающие лепестки. Он не мог жить без боли и ужаса, этот до невозможности прекрасный, но так и не распустившийся черный цветок.
ТАК НЕЛЬЗЯ!!!
Показать самым краешком такую прекрасную игрушку, дать уже почти что в руках подержать… Он ведь понял уже! Он не мог понять неправильно — слишком ярок был черный цветок, чтобы не понять! Он правда понял! Правда-правда! Это сейчас он с каждым мигом забывает все больше и больше из того, что понял тогда, когда рвался наружу сквозь путаницу ребер восторженный бутон, это просто сейчас, под ненавистными ласковыми руками, он забывает, забывает, забывает и совсем скоро забудет все, но ведь тогда-то он понял! Ведь правда же понял?!
МЯУ?..
Солнце еще не вылезло из-за края далеких гор, когда Ксант выбрался на опушку. Серые предрассветные сумерки, в которых все цвета выглядят одинаково призрачными, наконец-то сменились почти нормальным утренним многоцветьем. И панические вопли разнообразных пернатых доносчиц, по чьей территории он проходил, стали не слышны за разноголосым птичьим гамом и пением — крылатые встречали новое утро, уверившись, что этот отдельно взятый представитель опасного племени вышел в лес вовсе не для ночной охоты.
А может быть, они просто там, у себя наверху, увидели солнце и забыли о Ксанте. Они ведь совсем безмозглые, эти упакованные в красивые перья комочки вкуснятины, они не могут думать о двух вещах одновременно.
Утро было ранним и довольно промозглым, от водопада тянуло сыростью. Ксант поежился, думая, будет ли ему теплее в сквоте. Решил, что птичка прыжка не стоит. Сквот, хоть и хорошая штука — а временами так и вообще незаменимая! — отупляет изрядно, и без особой нужды лучше в него не ходить. Потому что те, кто думает иначе, со временем вообще перестают оттуда вылезать. А оно нам надо?
Любимую ветку он нашел быстро.
Он мог бы ее найти и в полной темноте. Не просто ночью, когда видно, в принципе, ничуть не хуже, чем днем, просто по-другому, а именно в полнойтемноте. На ощупь. Автопилотом. Слишком часто он уходил сюда за последнее время. Если узнает кто из Старших Леди, ему наверняка серьезно влетит за подобную глупость — настоящий представитель Коварного и Опасного племени не может быть настолько предсказуем.
Коварного и Опасного…
Ха!
Кого они хотят обмануть своими громкими воплями, эти старые шлюхи?!
Быстро забравшись по наклонному стволу старого какбыдуба, Ксант привычно улегся в широкой развилке. Он не боялся, что его обнаружат свои, — до очередного зажжения Маяка еще четверть сезона, а в другое время мало кто из правобережных ходил в эту сторону. Это было не то чтобы совсем запрещено, просто не принято. Да и неприятно — слишком мокро, слишком противно, слишком нервирует близость левого берега. Мало ли кто может там появиться?
Котят, конечно, левый берег и таящиеся там опасности привлекали очень и очень. Но котята, они котята и есть.
Существа легкомысленные, неспособные надолго сосредоточиться на чем-либо. Как прибежали — так и убегут, не задержавшись дольше чем на пару-другую стремительных котячьих игр. Да и не прибегут они сюда так рано, на фиг им это? Левобережникам раньше полудня до реки не добраться, они ночью слепы, как новорожденные, и не любят уходить далеко от жилья. И вообще просыпаются только с рассветом. А без их присутствия — хотя бы только вероятного! — визит на далекую реку теряет для котят большую часть привлекательности и превращается в долгую утомительную и довольно скучную прогулку по пересеченной местности.
Котята ведь не понимают, как это красиво — падающая вода…
Ксант повертелся на животе, устраиваясь удобнее. Положил подбородок на руки. Фыркнул, слегка сморщив нос, — брызги долетали сюда довольно часто.
Ветка, на которой он лежал, была чуть выше водопада, мощный ствол какбыдуба нависал над рекой, и, если смотреть строго вниз, можно представить, что берега нет совсем. Только стремительная вода — и больше ничего в целом мире. Интересная игра, Ксант часто в нее играл.
Постоянная и неизменная изменчивость воды завораживала ничуть не меньше, чем переливчатое чудо Священного Огня. Может быть, даже больше. Потому что на Огонь смотреть было положено,и это убивало половину удовольствия. К тому ж у Маяка всегда толпился народ, даже если и не перемывали кому-то кости и не обсуждали последние новости, все равно сопели, вздыхали, хрустели суставами, шевелились. На воду же Ксант смотрел один.
Выше водопада она казалась застывшей, как желе из зеленоватого типакиви. Неукротимую стремительность ее можно было осознать только по редким веточкам или листьям, попавшим в поток. Вот мелькнули они — и исчезли за краем, нырнули в кипящую пену. Стена падающей воды тоже казалась неподвижной, лишь слегка шевелился над ней туманный шлейф мелкой водяной пыли — когда солнце взойдет повыше, в этой пыли заиграют многочисленные краткоживущие радуги. Лишь у самой поверхности озера водопад разделялся на отдельные струи, и вот там-то стремительность была хорошо заметна — струи сплетались друг с другом, озеро под ними словно кипело.