Лунный вариант
Шрифт:
Горелов помолчал, внимательно рассматривая острые прорези морщин на лице Рогова — их раньше не было.
— Ну что же, спасибо за добрые слова, — сказал он напряженным голосом. — А я вернусь… Я обязательно вернусь. Вот увидишь. Ну, прощай! — он неловко обнял мешковатого Рогова, прижал к себе. Они поцеловались. Журналисты с завистью наблюдали эту сцену: этого Рогова никогда не обойдешь в репортажах, если с ним единственным обнимается перед стартом сам Горелов!
Подошел голубой автобус, и Горелов, уже облаченный в скафандр, но еще не скрытый под гермошлемом, сел в него вместе со своим дублером Субботиным. Подошла черная «Чайка», и в ней заняли места Тимофей Тимофеевич, генерал Мочалов и полковник Нелидов. У главного корпуса, откуда
Держа в согнутой руке гермошлем, как древний рыцарь, собравшийся на поединок, Алексей прощался с Тимофеем Тимофеевичем, генералом Мочаловым, Субботиным. Хлопнула дверца лифта, и бетонная площадка, запруженная провожающими, начала быстро уплывать. Станислав Леонидович помог ему выйти на последний балкон, и Горелов увидел распахнутый люк «Зари». Алексей медленно подошел к перилам. По ритуалу, давно уже узаконенному всем образом жизни космонавтов, он должен был сказать короткую прощальную речь, прежде чем исчезнуть в люковом отверстии корабля. У него в кармане лежал подготовленный им же самим текст, заботливо отредактированный полковником Нелидовым. Но сейчас он не захотел доставать бумажку и произносить заранее подготовленные фразы. Они показались ему неживыми. И Алексей с минуту молчал на виду у тех последних, что провожали его на Земле. Ветер трепал его курчавые волосы, сыпал колечки на лоб. Небольшая фигура Горелова отчетливо виднелась на фоне громадного серебристого тела ракеты, мирно дремавшей в объятиях стапелей.
— Товарищи и друзья! — тише, чем ему показалось, заговорил Алексей. — Когда моя мать рожала меня на свет, она, вероятно, не думала, что я стану космонавтом и мне доверят пилотировать первый космический корабль, направляющийся к Луне. Она мечтала лишь о том, чтобы я стал существом, достойным высокого имени человек. Если мне доверили это задание, то человеком я, видимо, стал и мечта моей матери сбылась. Это первое, что я хотел сказать. Сегодня меня, сына России, весь советский народ провожает в далекий и трудный путь. Я говорю далекий и трудный, потому что никто из вас иначе не назовет этот полет. И я даю клятву перед Родиной-матерью, нашей партией и всем советским народом, что выйду на окололунную орбиту, какие бы испытания ни встретились на космическом маршруте!
Последние его слова потонули в криках «ура», раздавшихся внизу на цементной площадке у самого основания пусковой вышки.
— Алеша, давай в кабину. Пора, — негромко позвал Станислав Леонидович. Вместе с техником он аккуратно навинтил на скафандр гермошлем, предварительно расцеловавшись с Гореловым. Два молодых техника помогли ему занять место в низком пилотском кресле и пристегнуться ремнями. Потом они задраили тяжелые люковые двери, и он остался один, с удивлением, словно впервые, разглядывая залитую мягким ласкающим светом кабину «Зари».
Томительно долго тянулось предстартовое время. Несколько раз с ним вступали в переговоры с командного пункта космодрома то Гагарин, то генерал Мочалов, то Тимофей Тимофеевич. Они задавали вопросы и получали на них односложные ответы. Разговаривающие были очень корректными, только Тимофей Тимофеевич однажды сердито заметил:
— Пульс, молодой человек, пульс! Это не годится. Вы же еще на Земле!
Алексей поймал себя на мысли, что действительно волнуется, и виновато
— Я не буду больше, Тимофей Тимофеевич. Вас понял.
— То-то, — добродушно рассмеялся конструктор. — Иначе в угол поставлю.
Пульс вошел в норму — генерал Мочалов передал Алексею, что уже шестьдесят пять в минуту.
— Так и около Селены держите, — пошутил он ободряюще.
Дали десятиминутную предстартовую готовность, потом пятиминутную и, наконец, последнюю, минутную. Стрелка на часах, вмонтированных в пластмассовую приборную панель, побежала, как показалось Алексею, очень быстро. Он и представить себе не мог, что сейчас делалось на командном пункте. Операторы замерли у экранов пусковой установки, делая последние отсчеты, а стрелка неумолимо ползла к жирной красной отметке, и только голос Тимофея Тимофеевича, каменно-злой, эхом грохотал в большой светлой комнате:
— Первый!
— Готово.
— Второй!
— Готово.
— Шестой!
— Готово.
— Пуск!
Нет, это не шквальный пустынный ветер загудел внизу у самого основания огромной серебристой ракеты. Это белое пламя забушевало у подножья пусковой установки. Столбы дыма смешались и весело заплясали над землей, а белое пламя с легким коротким хлопком рванулось вверх. И на глазах у всех находившихся на космодроме, от главного конструктора до часового на пропускном пункте, серебристая ракета вдруг ожила и медленно-медленно отделилась от стартовой установки, волоча за собою пульсирующий фонтанчик пламени, и стала набирать высоту. Даже не верилось, что так медленно уходит в небо ракета, направленная к Луне. Тяжело и неохотно расставалась она с Землей. Но прошли секунды, и ракета исчезла из глаз, все быстрее и быстрее вспарывая синеву атмосферы.
Алексей даже не сразу почувствовал, что он уже в полете. А потом стали быстро расти перегрузки. Ясно и четко услышал он знакомый голос конструктора, будто Тимофей Тимофеевич находился не там, на Земле, от которой «Заря» уже успела удалиться километров на сто, а стоял здесь, в кабине, у самого кресла:
— Ничего, ничего, вы полюбуйтесь на этого эпикурейца. Молодцом пошел. Пульс восемьдесят. В плотных слоях атмосферы это ведь прекрасно! Как чувствуете себя, «Кристалл»? — впервые окликнул он его по позывному.
— В плотных слоях атмосферы чувствую себя отлично, — медленно и спокойно отозвался Алексей, как привык отзываться, когда надо было отвечать на запросы Земли, а он находился в воздухе, в кабине сверхзвукового реактивного истребителя.
Позднее, уже на орбите, пришло состояние невесомости. Это было на первых порах ново и необычно. Как только Горелов отвязался от кресла и шагнул в узкое пространство кабины, он тотчас же очутился вниз головой над полом. Он дотронулся до твердого простенка между приборной доской и задраенным окном иллюминатора и сразу же вернул себе прежнее положение. Очевидно, в это время кабина была на контрольном экране, потому что голос генерала Мочалова немедленно приказал:
— Не увлекайтесь плаванием в невесомости! Привяжитесь к креслу. Через двадцать минут перейдете с орбиты на гиперболическую кривую.
Как все-таки хорошо было на орбите! Голоса «оттуда», с космодрома, были громкими, моря и континенты родной планеты светились ободряющим разноцветьем. А потом «Заря» взмыла вверх и понесла его на большой скорости к Луне, утратившей свой желтый цвет и ставшей на какое-то время черной и угрюмой.
Алексей открыл тяжелые веки и вздохнул. Никаких перегрузок он не ощущал, только во рту было немного сухо, да еще в ушах навязчиво раздавался тот же однообразный мотив: «дон-дон-дон», появившийся примерно на высоте в тридцать тысяч километров. Он приоткрыл забрало гермошлема и, сняв со стены баллон с минеральной водой, сунул в рот наконечник-пистолет. Без этого пистолета нельзя было обходиться в полете. Капли воды в невесомости тотчас же превратились бы в белые шарики и стали летать по кабине, обливая приборы. Утолив жажду, Горелов повесил баллончик на место.