Львиное сердце. Под стенами Акры
Шрифт:
Филипп ощутил прилив благодарности к рыцарю за своевременное вмешательство. Однако вид Гийома напомнил ему об обидах со стороны ненавистного Анжуйца, среди которых числилось постыдное обращение с де Барре в Мессине. Гийом не смел показаться при дворе своего государя до самого дня отплытия под Акру, и хотя сам он готов был простить Ричарда за мелочную вспышку, Филипп этой готовности не разделял.
— Хочешь сказать, что Ричард изволил наконец явиться? — спросил он.
— Его флот замечен у входа в гавань. — Конрад ухмыльнулся, выглядя весьма довольным собой. — И король едва ли в добром расположении духа, поскольку я отдал приказ не пускать его в Тир.
К этому времени шатер наполнился французскими сеньорами и рыцарями, включая кузена короля, молодого Матье де Монморанси, епископа Бове, а также маршала Обре Клемана. Бове громогласно расхохотался, но прочие пришли в ужас от такого оскорбления величества со стороны Конрада.
Филипп тоже не одобрял поступка маркиза. Ричард, в отличие от Ги, не самозванный король, а помазанникам Божьим следует оказывать должное уважение. Более того, поступок был без нужды провокационным и гарантировал враждебность Ричарда еще до встречи его с Конрадом. До этого неприятие им маркиза имело лишь политическую подоплеку. Теперь оно станет личным, очень личным. Удивляясь, как способны умные люди совершать подобные глупости, король бросил раздраженно:
— Ну, давайте покончим с этим.
Выйдя из шатра, они остановились в удивлении, потому как весь лагерь словно кипел. Люди потоком валили к гавани, спеша занять самые выгодные для наблюдения места. При войске обреталось немало лиц невоенных: солдатские жены и дети, проститутки, всегда вьющиеся вокруг армии как медведи вокруг меда, слуги, паломники, местные торговцы и разносчики. Теперь они все тоже пришли в движение, горя желанием наблюдать за прибытием английского короля.
— Поглядите на этих придурков! — язвительно воскликнул Конрад, удивленный этим нашествием. — Они словно второе пришествие Христа ожидают увидеть! На что там смотреть-то, Господи? Ну бросили несколько кораблей якорь у берега, и все!
Филипп ответил скупой, безрадостной улыбкой, подумав, что Конраду предстоит узреть первый акт драмы под названием «Львиное Сердце». Несколько рыцарей расчищали дорогу, и король шел размашистым шагом, огибая время от времени кучи конского помета.
— К вам в Монферрат заглядывают труппы бродячих артистов?
Конрада заданный вроде как невпопад вопрос сбил с толку.
— Конечно, а что?
— Они есть, наверное, везде, — продолжил Филипп, проигнорировав вопрос. — Когда они подъезжают к городу, то стараются привлечь как можно больше внимания. Если среди них есть акробаты или жонглеры, их пускают вперед. Они крутятся колесом, подбрасывают мячи или ножи. Чтобы собрать толпу, комедианты дуют в трубы, стучат в барабаны, перекрикиваются с народом, показывают дрессированных собачек или мартышек. Я однажды даже танцующего медведя видел. Чем шумнее въезд, тем больше зрителей соберется на представлении.
Конрад не делал попыток скрыть свое недоумение.
— Кузен, ты к чему клонишь?
Но ответом стала только очередная загадочная улыбка. Покачав головой, маркиз последовал за королем.
За время, потребовавшееся им, чтобы дойти до пляжа, буквально все обитатели лагеря, мужчины, женщины и дети, уже собрались на берегу. На западе среди яростных сполохов садилось солнце, окрашивая небо и море золотом и багрянцем, легкие розовые облачка приобретали лиловую кромку. Корабли входили в бухту на фоне этого роскошного заката, и Филиппу подумалось, не выбрал ли Ричард время намеренно для вящего эффекта? Узкие боевые галеры рассекали волны, производя впечатление смертоносных боевых машин, коими и являлись, королевские штандарты Англии и Утремера развевались при каждом порыве ветра, гребцы налегали на весла в отбиваемый барабанами ритм, воздух дрожал от какофонии труб, рожков и дудок. Как и прежде в Мессине, Ричард стоял на возвышении на носу своей галеры, притягивая все взоры. Когда толпа разразилась приветственными криками, король отозвался, воздев над головой копье, и ликование разрослось до опасных пропорций, став достаточно громким, чтобы его слышали сарацинские воины. Высыпав на стены, те как завороженные наблюдали за прибытием легендарного Львиного Сердца.
Конрад взирал на разыгрывающееся представление с раскрытыми от удивления глазами и ртом. Оторвав наконец взгляд от происходящего в гавани, он заметил, что французский король смотрит на него с сухой циничной усмешкой, значение которой маркиз теперь осознал.
— Чего не хватает, так это танцующего медведя, — сказал Филипп.
ГЛАВА II. Осада Акры, Утремер
Моргану доводилось участвовать в осадах прежде, но никогда не видел он ничего подобного лагерю под Акрой. За два года тот вырос в изрядных размеров город, палатки и шатры простирались, насколько хватало взора. В нем причудливым образом угадывался дух постоянства: здесь имелись харчевни, пекарни, даже общественные бани — бани являлись важным аспектом повседневной жизни в знойном климате Утремера. Было даже несколько госпиталей, отданных под надзор рыцарям-госпитальерам. Как все известные Моргану города, этот был многолюдным и шумным, его сами собой возникшие улицы кишели свободными от службы солдатами и их женщинами. Валлиец привык к юбкам в армейском лагере, но то всегда были шлюхи. Здесь же встречались жены, и даже дети. Ребятишки шмыгали между палаток, играли или исполняли поручения, и их звонкий смех звучал как-то тревожно в месте, где люди живут бок о бок со смертью.
Повсюду рыскали торговцы, выискивая барыш. В кучах мусора рылись свиньи, хлопотливо расхаживали куры — зимний голод давно миновал. Собаки снова наводнили лагерь.
Воины строились в очереди перед палатками прачек, чтобы избавиться от вшей, шли на перевязку к лекарям и хирургам, посещали отхожий ров, подпадали под чары проституток и выслушивали укоры священников, ведущих безнадежную битву с грехом. При осадном лагере имелись свои рынки, конюшни, загоны для скота, обширное кладбище, где нашли последний приют столь многие крестоносные чаяния. Но не хватало чего-то непременно присущего городской жизни, и через минуту Морган догадался чего. В обычных городах звон колоколов отмечал канонические часы, призывал верующих к молитве, провожал усопших, знаменовал рождение, венчание, праздник — весь день, от рассвета до заката, наполнялся раскатистым, мелодичным звоном. Здесь, под Акрой, месса вершилась в шатрах или под открытым небом, тут не было ни церквей, ни колоколов.
Но тишины в лагере отнюдь не наблюдалось. Осадные машины регулярно метали в сторону Акры заряды камней, воины приветствовали удачное попадание криками. Осаждающие и сарацинский гарнизон на стенах обменивались взаимными оскорблениями и свистом. Из открытых палаток доносились хриплые песни — некоторые еще праздновали прибытие Ричарда. Ветер доносил голоса, смех, проклятия и пронзительные крики соколов — позднее Морган узнал, что турки используют голубей для передачи сообщений Саладину, а крестоносцы запускают соколов на перехват крылатых посланцев.
Самым странным аспектом осады Акры молодому валлийцу показалось то, что враг располагается всего в трех милях, в горах под Тель-аль-Айядийя. Стоило крестоносцам пойти на приступ, гарнизон бил в барабаны, предупреждая Саладина. Тот атаковал лагерь, отвлекая на себя атакующих. Однако осаждающие надежно защитились укреплениями и двойным рвом, и пока сарацинам не удавалось прорвать их оборону. Но воины поверили, что теперь, когда Ричард здесь, этой патовой ситуации пришел конец, и поэтому восторженная встреча затянулась далеко за полночь.
Купив у разносчика горсть фиников, Морган направлялся к королевскому шатру, когда его вдруг окликнули. Он с улыбкой повернулся. С графом Шампанским ему приходилось встречаться во время службы у брата Ричарда Жоффруа, и молодые люди сдружились. Генрих находился в обществе высокого мужчины средних лет, которого представил как Губерта Вальтера, епископа Солсберийского. Моргана встреча с прелатом обрадовала, поскольку тот считался одним из героев осады. А еще польстило обращение «кузен» со стороны Генриха — в полном смысле родней они не были, будучи связанными через Ричарда: один по отцовской линии, другой по материнской. Обмениваясь репликами, валлиец поймал себя на мысли, что с некоторым недоумением рассматривает приятеля: что-то изменилось в Генрихе, только непонятно что.