Львы Сицилии. Сага о Флорио
Шрифт:
Иньяцио отсылает из комнаты задремавшую в углу горничную. Услышав голос брата, Паоло поворачивает голову. Его глаза лихорадочно блестят.
Иньяцио присаживается на кровать. Он больше не спрашивает брата, как тот себя чувствует. С тех пор как цирюльник зашел в лавку и сказал, что болезнь разрушила легкие Паоло, они отбросили эту лицемерную формальность.
– Ему осталось недолго, – сказал цирюльник.
Иньяцио поблагодарил его, отдал причитающиеся деньги и продолжил работу.
Но Паоло долго сопротивлялся.
Брат берет его за руку.
– Сегодня горничная усадила меня под лимон. Я закашлялся, пошла кровь, много крови. Пришлось переодеться. – Слова даются ему тяжело. – Говорят, Бог дал, Бог и взял. – Лицо Паоло освещает слабая улыбка. – Всё… всё у меня забрал…
Кашель. Долгий, мучительный. После приступа Паоло снова говорит, голос – как скрип железа по камню.
– Тебе нотариус Леоне сказал, что я составил завещание?
– Да. – Губы Иньяцио, которые он прикрывает платком, пересохли.
Паоло не хватает воздуха. Иньяцио приподнимает ему голову, дает выпить воды. Потом говорит:
– Никто не обидит его, пока я жив. Я нашел учителя, который будет учить Винченцо латыни и прочим предметам вместо Антонино Гальяно, ведь его скоро рукоположат в священники…
Паоло машет рукой, прерывает брата.
– Хорошо, хорошо… – Он сжимает его руку, и Иньяцио чувствует, как мало у брата осталось сил. – Послушай, ты должен стать ему тем, кем я уже не смогу быть.
– Ты знаешь, я люблю его, как родного сына. – Иньяцио накрывает руку Паоло своей.
– Нет. Больше, понимаешь? Ты должен вырастить его. Им всем нужны деньги, а ты должен стать ему отцом. Понял? Отцом.
Он пристально смотрит на брата, словно хочет проникнуть ему в голову.
Это невыносимо. Иньяцио встает. Во дворе Винченцо и Джузеппина играют под лимоном. Он старается говорить медленно, подбирает слова. Не хочет волновать Паоло.
– Я встретил в порту одного из двоюродных братьев Барбаро. Он передал мне сообщение от нашего зятя.
Паоло поднимает слабую руку.
– Боже! Я так много думал про них, про него и Маттию. – Он плачет. – Я понял, что это наказание, которое послал мне Господь. Когда он заболел, я мог бы ему помочь. Это было бы милосердно. Когда приехала сестра, я не захотел повидаться с ней. Бедная… Я оттолкнул ее. – Паоло вытирает глаза. – Ты передашь Маттии, что я ее прощаю? И прошу ее простить меня! Что же я наделал! Дьявол помутил мой разум. Это мое проклятие!
Иньяцио смотрит на брата. Он хотел бы что-то сказать, утешить, но слова не идут из горла, а сердце, кажется, сжалось так, что превратилось в детский кулачок. На лице у брата читается неподдельный страх. Должно быть, он чувствует смерть совсем рядом, если просит прощения, если раскаялся в своей черствости.
Паоло приподнимает голову. Потные волосы прилипли ко лбу.
– Так что? Что просил передать мне Барбаро?
Иньяцио вздыхает. Этот вздох приносит облегчение, выпускает голос на свободу.
– Он говорит, что молится за тебя и желает тебе скорейшего выздоровления.
Непонятно, почему, но эта фраза кажется ему смешной. Он смеется, и брат смеется вместе с ним.
Они смеются, как будто жизнь – это шутка, а чахотка Паоло – лишь фарс, задуманный Создателем, будто можно вернуться назад и все уладить. Но нет, и это самое смешное: все взаправду, привычный мир рушится, рвется.
Смех Паоло превращается в кашель. Иньяцио бежит, протягивает ему таз, в который брат сплевывает сгустки крови и слизи.
Иньяцио обнимает его. Паоло очень худой. Болезнь съела его, оставив лишь кожу да кости, – оболочку, вместилище неукротимого духа, который не хочет сдаваться. Еще нет.
Когда Винченцо через несколько дней откроет двери, он увидит на пороге человека в черной сутане с фиолетовой столой. Это священник из Оливуццы, дон Сорче. Лицо у него раскраснелось от жары.
– Твоя мать послала за мной. Где она? – спросит он.
– Идемте со мной, скорее, – ответит вместо него подошедшая служанка.
Мальчик увидит, как они исчезают за углом. Из сада, из-за распахнутой двери, доносится запах лета и тепла.
Беги, Винченцо, беги прочь! Он не хочет ничего знать, ничего слышать.
Иньяцио приходит, когда все уже кончено.
Джузеппина сидит у изножья кровати. Молчит, не плачет. Покусывает костяшки пальцев. В руках у нее четки. Кажется, она где-то далеко, может, так оно и есть.
Взгляд ее неподвижно устремлен на мертвое тело.
– Нужна хорошая одежда, – тихо произносит она.
Иньяцио механически отвечает «да».
– Я поеду на виа Матерассаи, позабочусь о похоронах. Скажу Маурицио Реджо, чтобы закрыл лавку на два дня. – Он делает паузу. – Нужно написать Маттии и нашим родственникам в Баньяре. Винченцо я возьму с собой.
– Мессы. Нужно заказать мессы, отмолить его душу, ведь он раскаялся в том, что причинил сестре столько зла. Он сам сказал мне, когда я меняла ему ночную сорочку после исповеди. И милостыня сиротам. Скажи Виктории, пусть она позаботится об этом. – Голос у Джузеппины глухой, хриплый.
Иньяцио кивает. Задерживает воздух в груди. Дышит, он еще может дышать.
Подходит к телу Паоло. Оно еще хранит тепло: кожа на лице прозрачная; руки, когда-то сильные и мозолистые, теперь как тонкие ветви. Голова и борода побелели.
Протягивает руку, гладит лицо брата. Потом наклоняется, целует покойного в лоб и замирает так, прижавшись губами к его коже. Боль комком стоит в горле.
Он будет помнить это всю жизнь. Поцелуй – это обещание, безмолвная клятва, которую слышат только они с Паоло.