Лягушка под зонтом
Шрифт:
Надя подалась к ней.
– Фламенко? Но это танец, фламенко. Музыка...
Ольга заметила, как округлилась Надина талия, не только грудь. Ничто не проходит бесследно. Но кому какое дело до Надиной талии, когда у нее перед глазами пять тростинок, отъединенных от нее, пять тончайших талий ее дочерей?
Ольга вздохнула:
– Я наметила день и час. Кроме объекта, конечно. Его я выбрала раньше. Все должно было произойти в Мадриде после концерта фламенко, на который гид повела нашу группу. Ты понимаешь, фламенко – не рок-концерт. Никто не разогревал нас, то есть публику, не доводил до неистовства. Но музыка...
– Я слышала, – перебила Надя, наморщив лоб, – о том, что зрителей на концертах искусственно разогревают.
– С этим все просто. – Ольга махнула рукой. – Помнишь школьную физику? Мы изучали герцы и мегагерцы. – Надя пожала плечами, было ясно, что такие знания в ее памяти не отложились. – Частота музыки должна совпадать с частотой биения человеческого сердца, а это примерно семь герц. На тактах сжатия сердечной мышцы человек чувствует, как кровь замирает в жилах. Ему становится необъяснимо страшно. Но на тактах расширения сердечной мышцы человек ощущает невероятный прилив смелости и сил. Отсюда – дикий драйв у зрителей на стадионах.
– Но музыка фламенко другая, насколько я знаю, – осторожно заметила Надя, смущенная своей забывчивостью. Она закончила школу с золотой медалью. – Такая чувственная...
– Да, именно. Такая, что страсть затопляет тебя. Ты готова сделать то, что наметила, немедленно. А твой объект сидит рядом и тоже плавится. – Ольга хихикнула. – Все так, как должно быть. К тому времени и благодаря твоим наставлениям я усвоила, что ребенок должен быть зачат в страсти, чувствовать себя желанным. Но когда музыка смолкла, танцоры ушли со сцены, зажегся полный свет, я увидела избитый каблуками деревянный пол. Я посмотрела на избранника. – Ольга вздохнула. – Он показался мне серым, тусклым. Страсть погасла, даже без шипения. Ты понимаешь?
– Еще бы нет!.. – Надя рассмеялась.
– Глупости говорю. Ты бы не родила пять дочерей без страсти. Так не бывает.
– Значит, теперь ты решила ждать, когда на тебя снизойдет южная страсть фламенко. – Надя улыбнулась. – Я правильно поняла?
– Да. Я ждала, ждала, но время идет. Страсть меня никак не настигнет, – смеялась Ольга. – Поэтому я решила вернуться в Арктику. Та сторона света мне понятней. Знаешь, я не смогла стать обитателем Большой Земли.
– Ты решила снова укатить на Крайний Север? – Надя откинулась на спинку кресла. – Ты серьезно?
– Более чем. Мое место – там.
– Я замечала, что ты тоскуешь по Северу. Но ты так хорошо укрепилась на Большой Земле. Ты нашла себе занятие... Послушай, а как же твоя «мыльная опера»? Я ждала, что вот-вот появится и герой-любовник, как положено.
Ольга пожала плечами:
– Нет как нет.
– Ладно, Бог с ним. Но что ты будешь делать в Арктике? Поедешь к родителям?
– Нет, – быстро сказала Ольга и сама обратила внимание на свою поспешность. – Они переехали из Тикси, где мы жили все вместе. Теперь родители в поселке Провидения, на самом краю Чукотки.
– А-а, откуда Аляска видна, – кивнула Надя. – Ты собралась в Хатангу или в Тикси?
– В Тикси.
– Что будешь там делать?
– Не помнишь, на кого я училась? – спросила Ольга.
– На учительницу истории, – ответила Надя. – Точно так, как и я.
– Почему бы мне ею не стать наконец?
– Ясно. Когда уезжаешь? – спросила Надя.
– Зоя Григорьевна даст сигнал. Осенью, но засветло.
– Понимаю. Даже тебе не хочется сразу прилететь в ночь.
– Я хочу увидеть, вспомнить... Кроме того, я должна выполнить мыльный заказ для Зои Григорьевны. У меня с ней договор на партию мыла, я должна его сварить, пока действует северный завоз.
– Знаешь, твое мыло с лесной фиалкой на самом деле лечебное, – сказала Надя. – Я дала его одной прихожанке – она не просто вышла из весенней депрессии, она вылетела из нее. Ты просто молодец, Ольга. Северные люди должны принять тебя с радостью. Так что она предлагает? Зоя Григорьевна, я имею в виду?
– Она создает общину атабасков. В ней будет школа, и, как она говорит, ей нужны учителя, которые научат детей понимать реальную жизнь. Сейчас для малых народов Крайнего Севера самая настоящая оттепель.
– Не связанная, я думаю, со всеобщим потеплением климата, – фыркнула Надя.
– Нет, с переменой нравов, – усмехнулась Ольга. – Народам Крайнего Севера разрешено стать теми, кто они есть на самом деле. Ненцам – ненцами, эскимосам – эскимосами, долганам – долганами. А не просто жителями одной общей страны.
– Ну-у... Вы с Зоей Григорьевной подойдете друг другу, – заметила Надя. – Две деловые женщины, которые мыслят не кухонными категориями.
– Не думала, что ехидство – это качество, которое не утрачивают даже... матушки.
– А некоторые это качество обретают с годами, – парировала Надя.
Они рассмеялись.
– Но скажи, почему ты все-таки уезжаешь?
«Почему?» – мысленно переспросила Ольга. Ее взгляд уперся в яблоню. А почему маленькие яблочки-китайки краснеют боками, обращенными к юго-западу, хотя солнце приходит с востока? «Брось, – одернула она себя, – отвечай на вопрос».
– Спрашиваешь почему? – Ольга повернулась к Наде. – Душно в городе. Он чужой. Я сама себе чужая в Москве. – Ольга усмехнулась, взяла белую, как арктический снег, салфетку со стола. Пальцы скручивали трубочку, стараясь сделать ее тоньше, тверже. – Сама знаешь, я пыталась привязать себя к Большой Земле. Но разве не ты, безжалостная, – она старалась вложить в голос как можно больше деланного возмущения, – пресекла мою самую отчаянную попытку?
Надя улыбнулась, светлые ресницы почти прикрыли глаза.
– Если бы ты точно знала, что хочешь именно этого, ничьи слова тебя не удержали бы. Сама знаешь.
– Ох, что я могла натворить. – Ольга по-детски всплеснула руками – салфеточный жгут упал на стол, потом скатился на пол. Ольга съехала по спинке дивана вниз, собираясь достать его. На самом деле она не хотела, чтобы Надя видела вспыхнувшие щеки.
– Но не натворила, – заметила Надя.
Ольга подняла салфетку. Откинулась на спинку дивана.