Лярва
Шрифт:
– Я тебе сказала: пей! Пей! Пей! Пей!
Девочка кашляла, испуганно таращила глаза, задыхалась. И тогда мать, пригнув её голову к столу, ударяла по спине, давая прокашляться, затем вновь запрокидывала голову и снова и снова, раз за разом
Наконец стакан был опорожнен и мученица была отпущена. Пока она приходила в себя, мотала головой и восстанавливала дыхание, утирая стекавшие по щекам слёзы, её мать лихо, двумя- тремя глотками влила в себя другой стакан, точным и не лишённым изящества движением руки вытерла губы и уставилась тяжёлым взглядом на лежавший посреди стола ужасный инструмент. Он метал сквозь слой ржавчины тусклые блики на стены и властно, неудержимо притягивал к себе взгляды как истязуемой, так и истязательницы.
На часах было без четверти двенадцать, до Нового года оставалось совсем немного времени, однако девочке суждено было встретить этот праздник в океане боли и ужаса.
Никто не пришёл ей на помощь, ни один человек не явился поздравить Лярву с наступающим Новым годом – и тем чудовищнее было дыхание второй волны страха, повисшей в воздухе и тихо, исподволь кравшейся к ребёнку в этой мрачной и грязной комнате.
Лярва встала, взяла на подоконнике маленький огарок свечи на полиэтиленовой крышке вместо подсвечника, зажгла его и поставила в центр стола. Протянув левую руку, она крепко ухватила ею маленькую бесчувственную кисть дочери, положив её на стол. Затем правой рукой взяла ножовку, подержала её лезвие в пламени свечи. Лицо её сохраняло тупо-сосредоточенное выражение. Чуть покачнувшись, мать наклонилась и долго всматривалась в предмет своей предстоящей деятельности – в обмороженную руку дочери. В этот момент Сучка отвернула голову и зажмурилась. Она отчётливо ощутила, как с затылка на спину закапали крупные капли обильного пота, а вся верхняя половина тела начала сотрясаться от крупной истерической дрожи. Одновременно в голове всё поплыло и закачалось под влиянием поступившего в кровь алкоголя. Волна тошноты подкатила к её горлу и на короткое время заглушила все другие чувства.
Тем временем Лярва всё ещё приноравливалась и примерялась, в каком месте ей лучше всего отпиливать руку своей дочери. Кисть девочки была тёмная и бесчувственная, однако сразу от запястья начиналась здоровая белая кожа. Не желая оставлять на теле мёртвые ткани во избежание гниения и гангрены, Лярва отступила от тёмной кожи в белую сторону самую малость, не более полусантиметра, и решительно поднесла к беспомощной плоти ребёнка хищно сверкнувшую ножовку.
Конец ознакомительного фрагмента.