Люба – Любовь… или нескончаемый «Норд-Ост»
Шрифт:
Глава 8. Мой пропавший друг Слава Дашков
Теперь я как бесприютный скиталец, странствующий без компаса по лабиринтам памяти. Может быть там, в прошлом, скрыт смысл того, что случилось со Славкой… И перед глазами снова всплывает все, что казалось неважным и незначительным за пять студенческих лет.
Первое сентября первого курса. Мне ничего не лезло в голову, потому что сразу после занятий мы с Сергеем собирались подавать заявление во Дворец Бракосочетаний – Но какой-то чудак – нас распределили по двое для лабораторных занятий – взял в руки колбу и тут же ее разбил. Осколок порвал мне чулок. В столь торжественный день это было весьма некстати, поэтому меня прямо трясло от злости. Мой чудаковатый напарник
Было в нем что-то не от мира сего, уж больно много он знал всяких премудростей. А я подсмеивалась над его подслеповатостью и неповоротливостью, зная, что Славка на меня не обидится. Дашков стал для меня ребенком, подругой, братом, и… преданным псом. Родных у него не было, с людьми он сходился тяжело, а если сходился, то намертво.
К третьему курсу о Дашкове говорили, как о явлении необычайном, «таких способных студентов на химфаке много лет не было». Но и ленинской премии Славке не дали, потому что он спал на комсомольских собраниях, и вообще был «вне коллектива». Правда, взамен ему предложили полставки лаборанта в каком-то непонятном сочетании с научной работой. В переводе на рубли это было совсем неплохо – шестьдесят рублей. И заниматься надо было полимерами в лаборатории Кабанова, которого он тут же вывел из себя, бросив ему без всякой улыбки: «Я работаю у вас на полставки и потому прошу кричать на меня вполголоса…». Дело в том, что Славке навешивали допуск, а он отбивался от «напасти», как мой любимый Дартаньян от королевских гвардейцев.
– Что я думаю по поводу допуска? – спросил он меня.
А я, дура набитая, ничего не думала. У нас с Сергеем была уже своя полусветская жизнь, мы в театр опаздывали. Какой – то актерский бенефис, на который стремилась «Вся Москва».
Нахамила Славке: – Какой же из тебя лаборант? У тебя руки-крюки, из них все сыпется, я же за тебя половину синтезов сделала… А им не руки, им мозги мои нужны? Тогда валяй, шестьдесят ре на дороге не валяются.
Совет дала, как понимаю сейчас, безголовый, жутко опасный …
Вскоре заметила, Славка похудел и осунулся. Казалось, работа ему не по душе. Я так и не спросила: когда у человека допуск, незачем лезть с вопросами. Единственное, что Славка сказал: «У Кабанова весьма перспективная лаборатория». Физиономия у него была пасмурная: я подумала, что это от того, что он со своим характером с кем-то не поладил. У Дашкова был тяжелый юмор, порой его шутки до меня не доходили. Недаром на курсе его звали «комик мрачный».
В сущности, именно Славке я обязана жизнью – ведь это он объяснил моей матери, что такое хлорэтилмеркаптан. Оказалось, в его группе этим и занимались. В теории существовало еще полно белых пятен, и хорошие головы, вроде Славкиной были очень кстати.
Дашков сказал, что на кафедре не хватало экспериментальных данных; какой именно кафедре, я никак не могла понять, будто мозги расплавились…
– На военной, разумеется, – ответил он.
Да, но причем тут Кабанов с его полимерами?– приставала я.
– Любка, ты темна, как я во младенчестве… Это «вторая» тема. Непонятно? Первая – официальная, а это вторая… – Хитро придумали? И главное, очень удобно – никому и в голову не придет. Ученый считается, к примеру, полимерщиком, ходит в штатском, ездит на международные конференции, а сам занимается, к примеру, нервными газами. Да и кто из нас имеет дело с полимерами? Ты посмотри, лаборатории какие огромные, по полкорпуса занимают, можно слонов изучать. Народу тоже хватает. Аспиранты ишачат до ночи, статьи пишут. Над гражданской темой, что ли, целая группа спину гнет? Три ха-ха! Кандидатские и докторские по полимерам пекут, как блины. Вначале, какие властям надо, потом для себя. Первые несут, кому треба, например, тем, кто ипритами занимался.
– Наверное, это и есть гармоническое развитие при коммунизме, сказала я.
– Любка, ты не безнадежна. – Славка улыбнулся. – Во всяком случае для Кабанова коммунизм уже давно наступил. Обрати внимание, у нас не все академики так живут, как свежеиспеченный молоденький членкор Кабанов. Секрет проще выеденного яйца: не все ученые хотят этими вещами заниматься, да и не всем доверяют. Будущая химическая война – гостайна с грифом «совершенно секретно». А в нашем Кабанчике можно не сомневаться, у него не то бабушка, не то пробабушка вместе с Лениным работала, коммунизм строила. Надеялась старушка что он вскоре во всех странах будет.. Не дотянула.
Помре…
Вот теперь внучек тем же самым занимается… Бабушка в лучших снах не видела, какие сюрпризы готовит для капиталистов славный продолжатель рода и семейных традиций.
В американском вестнике есть ядовитая заметочка, что их родной разведспутник ни к черту не годится: проглядел рост советского подводного флота при тишайшем «бровастом» в три раза… да какого флота?! С баллистическими ракетами. А как ему, сироте, не проглядеть, коли ядерный подводный флот – это у нас «ВТОРАЯ ТЕМА». Новых заводских корпусов, в отличие от американцев, не строили, засовывали стапеля в старые конюшни или под земную твердь… Хи-итро.
– То, что Пшежецкий, Кабанов и академик Каргин занимались не только и не столько полимерами я и сама поняла. Только зачем этот маскарад?
Что б капиталисты поверили, что «мы за прекращение гонки вооружений?» Неужели они такие дурачки?
– Потому-то такие, как Пшежецкий, в большой цене, это тебе, Люба, не военный жук из почтового ящика или химической академии, а вполне мирное безобидное существо. Кабанов, между прочим, обожает животных. Сейчас вообще считается неприличным не любить собак или кошек. Людей не любить – это нормально! Люди – существа злые и завистливые, не то что звери. Кстати, с животными для второй темы у нас всегда дефицит, напрасно ты удивляешься – значит, не в курсе дела. Получая новую партию, Кабанов всегда расстраивается : «бедные зверюшки!».
Славка пытался уйти с работы, от злополучной ВТОРОЙ ТЕМЫ, но его не отпускали. Оказалось, что с допуском все не так просто, как мы считали раньше. Славка прогуливал неделями и без конца торчал у нас дома. Это было как раз в те полгода, когда я ничего не могла делать руками, а на лице еще были видны следы ожогов. Славка оказался прекрасной нянькой, он даже уколы научился делать. Но мне и в те дни было не до него. Я часто, задыхалась, тут уж не до него. И никак не могла привыкнуть к своему лицу. О своем лице я думала, сволочуга этакая, куда чаще, чем о Славке…
Что наша семейная жизнь и шрамы – неудачное сочетание, я давно поняла, но Сергей никак не мог примириться со столь простой истиной. Однажды он, снял со стены мой портрет, поставил его перед собой и сказал Славке: «Понимаешь, старина, я женился на этом,– он взглянул на портрет, а получил вот это». И посмотрел на меня.
Славка оделся и ушел. С тех пор он редко бывал у нас. Один раз, когда с легкими стало совсем плохо, я позвонила ему и попросила зайти. Славка притащил кислородные подушки и цветы, похожие на ободранных кур, теряющих разноцветные перья.