Любавины
Шрифт:
В дверях вырос Вася, невысокий человек с окладистой русой бородой. Молодо и трезво поблескивал собачьими глазами на хозяина.
– Пригласи человека к столу, – Закревский показал на Егора.
– А он рази не хочет? – искренне изумился Вася.
– Он ждет особого приглашения.
Вася медленно подошел к Егору. Не успел тот сообразить, в чем дело, Вася сгреб его в охапку и так сдавил, что у Егора от боли глаза полезли на лоб. Вася отнес его к столу, бросил на лавку.
–
Макар, увидев брата, потянулся к нему:
– Егор! Брательник мой хороший…
Но его кто-то перехватил, увлек в сторону. А Егору услужливо подставили стакан водки. Он выпил. Кто-то подставил еще стакан. Он выпил еще. Поднял глаза – подставлял стаканы все тот же Вася.
Закревский со стороны наблюдал за ними. После второго стакана он подсел к Егору, обнял тонкой рукой за шею.
– Правильно сделали, что пришли. Хочешь денег? Баб?… А? – глаза Закревского блестели неподдельной радостью. – Чего хочешь – говори…
– Я?
– Ты.
– А ты?
– Я хочу дать свободу русскому характеру… Натворить побольше! Мы раскиснем к черту с такими властями. Согласен?
– Не знаю, – Егор снял жиденькую горячую руку со своей шеи. – Не лапай, я не баба.
– Пей еще! – потребовал Закревский.
– Давай.
Рядом громко орал Макар:
– Согласный! Все!… – он заехал ковшом в гущу бутылок и стаканов. – Я такой жизни давно искал, гады милые!… Душить будем!
Егор выпил третий стакан, кинул его куда-то в людей, нашел грудь Закревского, забрал в кулак тонкую белую рубашку, подтащил к себе:
– А я несогласный. Больше не говори мне разные слова… а то ударю.
Хлопала, хрипела и взвизгивала гармонь. Грохотали по полу сапоги, качались стены. Качались и плавали в глазах чужие люди…
На третьи сутки, в глухую полночь, Макар явился домой. Один. На тройке. И вел сзади еще пару своих лошадей, тех, которых они захватили с Егором, когда уходили из дома.
Бросил лошадей посреди ограды, вошел в избу – в новеньком полушубке, в папахе, красивый и смелый. Слегка покачивался.
– Здрасте!
В избе слабо мерцала керосиновая лампа. Не спали. Емельян Спиридоныч лежал на печке, весь обмотанный тряпками, злой и слабый (в той драке ему попало больше всех). Увидев сына, он поманил рукой жену.
– Сходи за Ефимом. Скорей, – шепнул Емельян Спиридоныч.
Макар услышал эти слова, прошел к столу, выложил на белую скатерть два нагана.
– Бесполезно, папаша: пришью на месте, – сел, закинул ногу на ногу. – Я подобру зашел. Сказать, что коней, которых взяли, отдаем обратно. Нас с Егором больше не ждите. На этом до свидания, – он собрал наганы, встал.
Емельян с яростью, беспомощно глядел на него с печки.
– Нашли себе дружков?
– Ага. Верные люди.
– Поддорожники, ворюги… Проклинаю вас обоих!
– Это неважно. Поправляйся, папашенька. Не сердись на нас. А здорово мы вас ухайдакали!…
Мать не выдержала, топнула ногой:
– Варнак ты окаянный! Отец он тебе или кто? Уходи с глаз моих долой!
Макар оглянулся на нее, ничего не сказал. Вышел.
– 13 -
Не мог ничего Кузьма объяснить дяде Васе ни вечером, ни после. Он сам ничего не понимал. Он все время чувствовал, что чем-то обязан Клавке, хотя, сколько ни искал в себе, не мог найти и понять, за какую радость он благодарен ей. Стыдно было смотреть на Клавдю, и он изо всех сил старался, чтобы она этого не заметила.
И вместе с этой неловкостью и тяжелой обязанностью, долгом – не обидеть человека, который непонятно зачем влез в его жизнь, вместе с тихой тоской и болью за какую-то непоправимую ошибку, вместе со всем этим в душе его упорно – днем и ночью – распускалась цветастая радость. Марья… Марья была недалеко. И он знал, что когда-нибудь он возьмет ее за руку и близко посмотрит в ее глаза. Знал, ему не будет неловко и стыдно при ней, а будет очень, очень легко. Он ждал этого часа. И дождался…
Однажды утром, светлым весенним утром, Агафья, собирая на стол завтракать, между прочим рассказала, как вчера братья Любавины приходили сватать Марью Попову. После первых ее слов у Кузьмы вспотели ладони. Он оглох… Не слышал всего, только в конце стал понимать, что она рассказывает.
– …те собрались – да за ними. Там драку учинили! Ухлестали друг друга до смерти.
– Как «до смерти»? – не понял Платоныч. Он внимательно слушал.
– Ну, как… Самого-то чуть живого домой привели. Помрет, говорят.
– Что делают! – воскликнул Платоныч. – А сыновья где?
– Убежали. У них не первый раз такое.
– Вот так сватовство! Ну и чем это кончится?
– Да ничем. Побегают-побегают и придут.
– Куда ж они могут убежать?
– В тайгу. Куда больше.
– Любавины их фамилия?
– Любавины. Макарка у них заводила-то. С малолетства с гирями ходит. Егор – тот вроде спокойнее…
– Все они там – один другого лучше. Дикари, – вставил Николай.
– Ну, а Ма… девушка что? – спросил Кузьма.
– Да што… Ничего. Обрадовалась было девка, да и осталась ни с чем. Ишо опозорили на всю деревню таким сватовством.
Кузьма вышел на улицу, зашел в сарай, сел на дровосеку – хотелось побыть одному.