Любимая учительница
Шрифт:
— Я тебе уже все сказал.
О как! Да это же мои друзья из физкультурного отделения! Их голоса я узнаю из всех остальных легко.
Тихий, злой и агрессивный, такой же, как и его хозяин, с акцентированными окончаниями, словно, как в спорте, четко завершает движение. Добивает. Это Глеб Шатров.
Низкий, рычащий, с легким, едва уловимым акцентом, растягивающим гласные, и от этого кажущийся невозможно опасным, тягучий и тяжелый. Это Давид Дзагоев.
— Что ты мне сказал, чурка ты с глазами!
О Боже, да
— Не груби.
По ощущениям, Давид сейчас просто протянет мощную лапу и ухватит напрыгивающего на него, как пес, Глеба за шею. И сдавит. Но это, конечно, если поймает верткого парня.
Я замерла, словно наяву увидев эту сцену, и не зная, что мне делать. Может, на помощь позвать? Вмешиваться глупо, разотрут, как пылинку, между собой. И не заметят.
— Да я еще и не начинал! Ты чего хочешь, Дава? Чего?
— Того же, чего и ты. Сам знаешь.
Каждое слово, как камень. Тяжелое, увесистое. Наверно, руки показательно опустил. Чтоб безобидней казаться. Хотя, конечно, этот медведь не может выглядеть безобидно. Иллюзия все. Обман.
— Но я же первый ее увидел! Дав! Не по-братски, а?
— И что? Ты сделал хоть что-то?
— Но я же…
— Пока ты соберешься, она замуж выйдет и ребенка родит.
— Нихера!
— Ты мотаешься, как говно, играешь все. А время уходит. Я долго ждал.
— Дава! Не лезь, слышишь! Не лезь! Только попробуй!
— И что будет?
— Дав. Ты же брат мне. Ты мне жизнь спас. А я тебе. Помнишь?
Молчание. Я неловко пошевелила затекшей от неудобного положения ногой. Надо бы уйти. Они явно делят женщину, выясняют отношения. Глупо будет, если меня застукают за подслушиванием.
Я тихонько подобрала ручку, поднялась.
Надо же, значит друзьям понравилась одна и та же девушка! Кто же их так зацепил? Интересно было бы поглядеть…
— Да, — наконец, веско уронил Давид, — мы — братья. Мы не будем ругаться из-за женщины. Но решать надо. И с этим ее мужиком мажористым тоже надо решать.
— Да, это точно… — тихо протянул Глеб, и голос его резанул, как нож по железу, опасно и остро, — как представлю, что он ее трахает… Так бы и затолкал ему очки эти его пидорские в жопу.
— Жаль, что он у нас не ведет ничего.
— Жаль.
Я замерла возле двери, застыла, осознавая. Отказываясь верить, принимать очевидное. Очки, преподаватель, жених.
Они что, МЕНЯ делят??? МЕНЯ???
— Слышь, Дав, а давай игру. Кто первым забьет, тот и забирает.
Молчание, сопение.
— До трех попаданий.
— Идет. Пошли.
Голоса удалялись по направлению к спортзалу, а я все еще стояла столбом, отказываясь верить в услышанное.
Только что, практически прямо на моих глазах, меня обсуждали и делили двое моих студентов. Причем, делили, как нечто неодушевленное. Складывалось полное ощущение, что от моего желания
Я повернулась и пошла на улицу, не желая досматривать отвратительную сцену до конца и дожидаться, кто же выиграет меня.
Цинизм происходящего зашкаливал. Уж на что я спокойная и прагматичная, но эта ситуация…
Я на автомате вызвала такси, не имея сил ехать на метро, бухнулась на заднее сиденье, бездумно уставилась в окно.
Да, неприятно быть вещью. Пусть и достаточно ценной, но все же.
Захотелось почему-то заплакать. Мысленно набила себя по щекам за такую слабость. Плакала я в последний раз в детском доме, в десять лет, глядя, как моя мать, навещавшая меня раз в год, на Восьмое марта почему-то, уходит под ручку со своим потасканным кавалером, которого она приводила знакомить со мной, изображая из себя любящую родительницу.
Я тогда смотрела ей вслед, слезы текли по щекам, но рыданий не было. В тот раз я отчетливо поняла ситуацию. Раз и навсегда. Проводила взглядом пошатывающуюся парочку, вытерла мокрые щеки и пошла читать Максима Горького, которого нам задали по литературе. И все.
И теперь, почувствовав давно уже забытое ощущение рези в глазах, я яростно проморгалась и выдохнула.
Нет уж.
Вообще, моя реакция непонятна. Ну кто-то там что-то себе воображает. Делят они меня. Смешно! Думают, я кукла с глазами? Только помани — и побегу?
Ну что же, значит, будет им сюрприз. Большой такой сюрприз. Неприятный.
Глава 5
— Татьяна Викторовна!
Я обернулась на голос, положив уже собранные конспекты лекции обратно на стол. Глеб. Ну, что же. Понятно теперь, кто забил решающий мяч.
Я посмотрела на выходивших из аудитории студентов, встретилась взглядом с Давидом, задержавшимся в дверях. Невольно вздрогнув от выражения острого сожаления в черных страшных глазах, отвернулась, собираясь с силами.
Поделили, значит, меня мальчики. Заигрались.
— Я слушаю вас, Шатров.
Я надеялась, что голос мой звучал достаточно отстраненно. Глеб, незаметно поморщившись от того, что я назвала его по фамилии, как в школе, еще сильнее подчеркивая нашу с ним разницу в положении, шагнул ближе, вынуждая меня выпрямить спину, в надежде казаться выше и старше.
— Я хотел спросить… Знаете, я не понял… Вы сказали, что нам нужно найти лирику Маяковского и выбрать то стихотворение, которое понравится больше всего. А я вот вообще его не люблю, и стихи у него какие-то дурацкие. И вообще…