Любимая ведьма герцога
Шрифт:
«И тебе хватит энергии на двадцать тысяч лет?» — удивилась я.
«Вполне. Все зависит от жизненного цикла выбранного тела».
«Двадцать тысяч лет… Ужас. Моя бабушка девяносто прожила. И последние лет пять постоянно плакала, что устала и хочет поскорее умереть».
Кай не ответил, да и мне разговаривать расхотелось. Лежала, смотрела в потолок и думала о событиях этого дня — длинного и насыщенного. И очень странного.
И половины суток не прошло с того момента, когда мы с Медором катались верхом и он сказал, что герцог собирает просить моей руки для Тэрвина. Тогда это привело меня в ужас:
Но изменилось. И даже не за пять лет, а за несколько часов. Нет, я не влюбилась в него внезапно. И по-прежнему смотрела с высоты своего пугающего возраста. Но надежда появилась. Надежда на то, что юная девочка, которая пряталась где-то в темной глубине, поможет приспособиться к новому телу и жить с ним в гармонии.
Мне приснился другой первый поцелуй. По-настоящему первый. Так ясно и отчетливо — как наяву. В конце девятого класса. Мне уже исполнилось шестнадцать, я нравилась мальчишкам, они — мне, но… это были какие-то параллельные потоки, которые никак не пересекались. Все мои симпатии оказывались без взаимности. А те мальчики, которые бегали за мной, не были интересны мне.
Мои ровесницы вовсю встречались с парнями, целовались, некоторые отваживались и на большее, о чем рассказывали «по секрету». Даже Юлька дожала Капитонова и ходила с ним на свидания. Я чувствовала себя никому не нужной старой девой и с горя согласилась пойти в кино с Валеркой Соколовым из параллельного класса. Во время сеанса он прижимался ко мне ногой и лапал за коленку, а я пыталась отодвинуться и мечтала сбежать, но почему-то позволила проводить себя до дома. В парадной Валерка притиснул меня к стене и поцеловал. Противно и слюняво. От него пахло потом и мятной жвачкой, а бугор в штанах недвусмысленно намекал, чем бы он хотел закончить этот вечер. Отпихнув его, я ушла и больше встречаться с ним не соглашалась.
Потом был другой поцелуй. С парнем, который по-настоящему нравился. Волнующий, волшебный — но… не первый. К сожалению.
Проснувшись еще затемно, я долго лежала и вспоминала. Свою прежнюю жизнь, особенно юность. И вчерашний день. То, как Тэрвин прикоснулся к моим губам, — это было похоже на мой второй поцелуй. Несмелый, нежный, мягкий. И я невольно улыбалась, думая об этом.
Нелида помогла одеться и ушла, так и не сказав ни слова. Я вздохнула с облегчением. После завтрака ко мне привели трех девушек лет шестнадцати-семнадцати. Конечно, между тринадцатилетней и семнадцатилетней разрыв огромный, но деваться было некуда. В конце концов, я выбирала не подругу, а прислугу, хотя и надеялась на добрые отношения.
— Скажи, ты умеешь писать? — спросила я одну из них, приятную голубоглазую толстушку по имени Тэлла.
— Конечно, — она удивилась моему вопросу. — Во дворец не возьмут служить тех, кто не умеет читать и писать.
«Кай, слышал?»
«Как, интересно, я мог не слышать? Спасибо, мне хлопот меньше. Теперь мы точно знаем, что Нелида вполне могла написать донос».
Тэллу я в итоге и выбрала, хотя и не без колебаний. Оставила ее осваиваться с моими вещами, а сама пошла в сад: время уже подбежало к десяти.
Скамейка, сидя на которой мы разговаривали с Тэрвином, была пуста. Только ярко-красные листья похожего на клен дерева падали на нее с тихим шелестом.
Может, он не понял мои слова «на том же месте»? Вероятно, у них с Дженной было какое-то другое постоянное место встреч и он не подумал, что я — по опфициальной версии — потеряла память?
Я даже не успела понять, что почувствовала: досаду или огорчение. Он вышел из-за деревьев и остановился, глядя на меня настороженно. Словно ожидая какого-нибудь подвоха.
— Доброе утро, Дженна…
[1] Королева Изабелла Кастильская (1452–1504) дала обет не мыться, пока Гранада не будет освобождена от мавров
19.
— Тогда нам не удалось договорить, — сказала я, когда мы сели на скамейку. Вполне так на пионерском расстоянии. — Но мне надо знать, какие отношения были между нами раньше. Тем более сейчас. Когда мы помолвлены.
Тэрвин посмотрел на меня искоса.
— Какие отношения? Не знаю, Дженна. Мне ты всегда нравилась. Наверно, я… — он остановился, словно собираясь с духом. — Наверно, я люблю тебя.
Когда мы разговаривали в прошлый раз, я боялась этих слов. Потому что не хотела их слышать. За пять десятков лет мне их говорили не раз, и не два. Она осталась в памяти — эта горькая мучительная неловкость, когда приходится отвечать: «Прости… но нет». И долгое послевкусие потом. Иррациональная вина, хотя разве кто-то виноват, что не может ответить на чужие чувства?
Но сейчас, как ни странно, этого не было. Радости — искрящейся, звенящей радости, когда торопишься сказать: «И я тебя люблю!» — тоже не было. Откуда бы ей взяться? Но вместо нее — очень странное ощущение. Такая светлая грусть. Мелодии в миноре не всегда мрачные, бывают и нежные, прозрачные, как облака на рассвете.
«Не обламывай парня!» — влез Кай.
«Хорошо, не буду».
— Ты никогда ничего не говорила, Дженна. Мы об этом не говорили. Но мне казалось, что и я тебе тоже нравлюсь. Особенно когда ты меня поцеловала.
Видимо, мое лицо после этих слов стало очень выразительным. Тэрвин вздохнул, опустил голову и продолжил, глядя себе под ноги:
— Твой шарф ветром унесло на дерево. Я полез за ним. Достал. И ты меня поцеловала. Наверно, это была простая благодарность, но я подумал… Джен, если б у тебя были ко мне какие-то чувства, ты вряд ли бы забыла.
Я не знала, что ответить. Именно об этом говорила Эфра: если б Тэрвин тебе нравился, ты бы помнила. Но так ли это? Люди, потеряв память, не могут вспомнить своих жен и мужей, детей и родителей. Тех, кого наверняка любили. У памяти сложная структура. Можно помнить: я — женщина, у меня есть руки, ноги и голова, а вот там растет дерево, и птички поют. Но при этом забыть собственное имя.
— Послушай… — Тэрвин осторожно дотронулся до моей руки. — Я понимаю, ты не могла отказаться от предложения. Но наши отцы договорились об этом браке, как только ты родилась. Ты об этом не знаешь, но наша помолвка должна была состояться в твой день рождения. Специально ждали этого дня.