Любимец
Шрифт:
— Вот попадешь под облучение, все волосы у тебя вылезут.
— Ползун, — спросил я, — тебе плохо?
— Ничего, — сказал тот с натугой. — Только помоги мне добраться до штаба. Не бросай меня.
— Чепуху говоришь, — сказал я. — Зачем мне тебя бросать?
— Я не могу идти…
— Лежи, — сказал я, — лежи и не болей, а я поищу на чем перебраться.
Но перебираться было не на чем. Ежу ясно, что не на чем. Бревно? Может быть, если я отойду подальше, за поворот, найду еще одно? Хотя корабля из этого все равно не построишь.
А
— Делать нечего, — сказал я. — Придется тебе проехать верхом на бревне.
— Что ты сказал? — он с трудом понимал меня.
— Я поплыву за бревном, а ты влезешь на него, упрешься когтями и будешь держаться. А я буду толкать. Ясно?
— Ясно, — сказал ползун. — Ты не бросай меня…
— Ползи вниз.
Он старался ползти, но ничего не получалось, словно внутрь его вставили штырь, который не позволял ползуну согнуться.
Пришлось мне обнять его, оторвать от земли и тащить вниз. Проще было бы, конечно, скатить его, как колоду, но я боялся повредить ему какой-нибудь орган.
Я положил его на песок у воды. Потом разулся, сунул башмаки в заплечный мешок, туда же — рубаху. Затянул торбу потуже.
— Ты меня слышишь? — спросил я ползуна.
— Да, — откликнулся тот.
Я попробовал, насколько легко бревно оторвется от берега. К счастью, оно неглубоко вошло в песок. Я поднял ползуна и положил его вдоль бревна.
— Теперь держись! — приказал я ему.
Он меня услышал — его когти вытянулись до отказа и вцепились в кору.
— Терпи, — сказал я.
Дно было крутое.
Я толкнул бревно вперед и шагнул за ним. Но не рассчитал, насколько круто оно уходит вниз — шаг, и я не достал до дна! Я выпустил конец бревна и ухнул с головой, в глубину.
Когда вынырнул, то увидел, что бревно довольно быстро уплывает от меня и медленно поворачивается вокруг оси, так что ползун уже не сверху, а сбоку — вот-вот коснется воды.
— Тим! — услышал я испуганный голос ползуна.
Я никуда не годный пловец, но тут с такой силой забил руками по воде, что догнал бревно раньше, чем оно успело окунуть ползуна в воду.
Я плыл, болтая ногами и толкая бревно перед собой, а оно все норовило перевернуться и утопить ползуна. А дальний берег все не приближался. Я устал так, что мне казалось — вот-вот я отпущу это проклятое бревно и этого ненавистного симулянта-ползуна, который просто ленится плыть.
К счастью, эти ядовитые мысли не успели полностью завладеть моим сознанием — неожиданно бревно уткнулось в дно. В следующий момент я почувствовал его коленями. Оказывается, дальний берег был пологим, и отмель тянулась чуть ли не до середины реки.
— Приехали, — сказал я ползуну, но он не отозвался. Глаза его были закрыты, щетина на спине почти вся выпала, открыв его хитиновый панцирь.
С трудом я оторвал ползуна. Он мне совсем не помогал. Он как бы окостенел. Тело его было горячим, и рот пульсировал.
— Тим… — услышал я, поднеся ухо к его рту, — не бросай!
Я обулся, надел рубаху и постарался взвалить его на плечо. Я еще не окреп после болезни, и потому полутора пудовый ползун мне показался достаточно тяжелым.
Я отыскал на дальнем берегу бывшую асфальтовую дорогу и побрел по ней, обходя ямы и трещины.
Я подумал: так славно, что ползун заставил меня запомнить дорогу. Я знал, что должен идти этой дорогой до большого белого столба, у которого поверну на проселочную дорогу, а та через лес проведет меня до развалин поселка, где нас и должна ждать машина.
До белого столба было километров десять. Но мне показалось, что вдвое больше. По крайней мере, я добирался до него более трех часов. С каждым шагом проклятый ползун становился все тяжелее, и я все чаще валился без сил на обочину шоссе, и привалы становились все более долгими.
Я боялся, что ползун умрет раньше, чем я донесу его до штаба. И вовсе не был уверен, что там найдется доктор, который разбирается в загадочных болезнях ползунов. Но пока что ползун был жив — он был горячим, и порой по телу его проходила судорога. Но в то же время он окостенел, и как бы я не переворачивал его, все равно он резал мне плечо.
Я уже разуверился в существовании белого столба, когда увидел его. Возле него я свалился и отдыхал, наверное, полчаса, теша себя наивной надеждой на то, что Ирка ошиблась и пришлет машину именно к столбу, а не в разрушенный поселок.
Было жарко, хотелось пить. Я понимал, что, лежа здесь, делаю лишь хуже себе и подвергаю дополнительным мучениям больного ползуна. Так что я с проклятиями взвалил на плечо ползуна и, покачиваясь, пошел в лес по узкой вертлявой дорожке, колеи которой были глубоки, а между ними росла трава.
Постепенно местность понизилась и запахло сыростью. Но жара не уменьшалась, надо мной, больно жаля, вились мухи и слепни. Я не мог даже их отогнать.
Вдруг я увидел, что справа между деревьев мелькнула вода. Я сбросил невыносимую ношу и кинулся к махонькому озерцу, окруженному осокой. Я с трудом добрался до воды — берег был таким топким, что я проваливался чуть ли не по пояс, прежде чем смог напиться. Я пил с наслаждением, но взять с собой про запас не мог, правда, по моим расчетам идти уже оставалось немного.
Я намочил рубаху, чтобы обтереть влажной тканью моего несчастного спутника, и повернулся, вытаскивая ноги из черной грязи…
И я с ужасом увидел, что мой ползун — не один.
Над ним, деловито переворачивая недвижное тело лапой и стараясь вскрыть его, как ракушку, стоял бурый медведь. Он ворчал и как бы бормотал, потому что никак не мог добраться до вкусного мяса.
— Ах ты, мерзавец! — закричал я, размахивая рубашкой. — Ты его тащил? Ты его носил?
Почему-то именно мои физические усилия казались мне в тот момент самым главным основанием к тому, чтобы медведь добычу свою оставил.