Любимый ястреб дома Аббаса
Шрифт:
И еще я знал, что отвечу.
Я отвечу — «нет». Все то же самое «нет».
Брат молча наблюдал за мной.
Я начал складывать губы, чтобы произнести это «нет».
— Все, — неожиданно сказал Аспанак. — На сегодня хватит. Главное ты знаешь. Полежи. Я ведь ничего от тебя не требую, не прошу. Подробности — потом. Все, все.
Я еле смог раздеться, пощупать онемевшее и чуть пульсирующее под повязкой плечо. Со стоном опустился на мягкую постель.
Тысячи призрачных звуков самаркандской ночи — далекий стук копыт по дороге, еле слышный женский смех, зудящий звук случайно задетой струны — казались мне сном. А явью было
— Что же мы сделали с тобой?
И тут в нашем дворе, под самой стеной моей комнаты, раздался глухой удар, тоскливый стон. И звон металла.
ГЛАВА 3
Четвертый рай
Следующее утро было одним из лучших в моей жизни.
Начиналось оно, впрочем, довольно нервно. Среди хаоса и криков, которые сотрясали самое, вроде бы, спокойное и надежное место в мире — мой собственный дом, брат, охраняемый четверкой «невидимок», ворвался бегом, с перекошенным лицом, под грохот боя, шедшего у самой стены моей спальни. Сдернул меня с постели и так же бегом, тяжело дыша, потащил под землю.
Я не знаю другого города, который с таким изяществом, то плавно, то круто взлетал бы на холмы между двумя большими и множеством маленьких каналов. Столица Поднебесной — Чанъань — прекрасна тем, что это абсолютно плоская шахматная доска элегантных кварталов, начинающаяся от южного подножия стоящего на небольшом возвышении императорского дворца. Гордый город Константина, столица Бизанта, — это один громадный, усеянный домами и колоннадами холм, обрывающийся к морю, за которым сияет россыпь новых огней по ту сторону узкого морского залива. Но зеленые холмы Самарканда, с домами, взмывающими вверх по стенкам узких ущелий над каналами, — таких в мире больше нет.
В том числе и потому, что каждый из этих холмов пронизан подземельями. Подземные трубы, по которым идет вода. Подземные кладовые и комнаты. Подземные бани, откуда до прохожих доносится влажный аромат распаренных трав и ветвей (а в холодные дни этот аромат можно еще и увидеть, в виде эфемерных струек, поднимающихся из-под куполов на земле). И — подземные ходы, подобные тому, по которому брат протащил меня бегом, держа за локоть, и вывел довольно далеко от внешних стен нашего обширного дома-квартала. Вывел, чуть не кинул в седло уже готового в путь коня. На бегу, переводя дыхание, он извергал примерно такие слова:
— Стража, может, и успеет вовремя… Но и сами уничтожим всех… Никогда — за триста лет — не осмеливались вот так, нагло — на дом семьи Маниахов… Мы разберемся. А ты — бегом на запад. В Бухару, оттуда в Мерв. Отсидись. Потому что если им нужен именно ты… Не знаю, что происходит, рисковать не хочу… Время, мне нужно время. В Мерв. А там — или в винное хозяйство Адижера, оно на холме еще до реки, его знают все. Или к лекарю Ашофте, в новый госпиталь, за рабадом к югу от крепости. Разберешься. Там тебя никто не знает. Это главное. Бегом, бегом! В седельном мешке все есть. Пришлем за тобой потом. В Мерв, в Мерв — там ответы на все вопросы!..
Я по сути и проснуться не успел, как уже выезжал рысью через широко открытые (и это — ночью!) Бухарские ворота по пустынной предрассветной дороге на запад.
А когда проснулся, когда возмущенно тряхнул головой, когда понял, что еду без каких-либо сопровождающих неизвестно куда и неизвестно зачем…
То пришел в отличное настроение.
Во-первых, никакой погони не было. Хоть что-то удалось брату сделать нормально. Мой побег прошел незамеченным.
Во-вторых, я не сомневался, что брат не будет сам кидаться в драку — мечом он владел не лучше, чем я, и тоже не стеснялся этого. Так что за него можно было не беспокоиться.
В-третьих, я понял, что он, возможно, прав, — если эта странная публика с ножами, по той или иной причине, очень хочет меня убить, то скрыться — очевидная идея. Конечно, это еще не значило, что я не могу отсидеться в собственном доме, в котором, тем более, есть такие подземелья. Но не для того же я ехал домой, чтобы сидеть под землей. Я хотел отдохнуть. И путь по пустой дороге на запад был просто отличным вариантом отдыха.
В том числе и потому, что — и это в-четвертых, — я совершенно не собирался искать «ответы на все вопросы» в Мерве или где угодно еще. У меня были на ближайшее будущее идеи поинтереснее. Более того, идей было много. И делать из них выбор я собирался сам. Вместо того, чтобы позволять собственному младшему брату командовать каждым моим шагом.
Я похлопал рукой по седельной сумке, где по старой традиции семьи всегда, среди прочего необходимого на случай неожиданной поездки, лежал запас денег.
Сумка и в этот раз была явно не пустой. Вот и отлично. Давайте подумаем, что теперь будем делать.
Например, я с удовольствием провел бы без особых дел целую неделю на плавных холмах Великой Степи, которые именно сейчас покрывались желтыми и оранжевыми полями тюльпанов. Степь безопасна и прекрасна для того, чей отец — из старинного и уважаемого тюркского рода. Она лечит души и согревает сердца.
Тут я расправил плечи — и ощутил повязку. Нет, сейчас все же не стоит проводить бездумные дни среди тюльпанов. Послезавтра, сказал братец, повязку надо менять.
Да и вообще, зачем ехать в Степь, если я уже в раю?
Человек, который в нашем доме был занят сбытом шелка в западных землях — в Бизант через ярмарочный город Ламос — рассказал как-то, что по мнению людей народа арабийя в мире есть четыре рая.
Первый — это там, где сливаются две реки, Тигр и Евфрат, где черная земля — Савад — родит все фрукты и злаки, каких может пожелать душа. Где и сейчас стоят руины поверженного Ктесифона, столицы несчастного, уничтоженного иранского царства. Я не был там никогда, в этих бывших западных землях Ирана, носящих имя Ирак, но о круглом городе Ктесифоне, с его громадными куполами дворцов, знали и помнили все.
Вторым раем была долина Бавван в том же Иране — и, к моему стыду, я не знал о ней ничего.
Третий рай — это, конечно же, утопающий в зелени Дамаск и его окрестности.
А вот четвертый рай — это нескончаемый цветущий сад между Самаркандом и Бухарой. Долина Согда.
То есть как раз здесь.
Я остановил коня. Слева еще виднелась синеватая горная гряда с наброшенными на нее серебрящимися нитями снега в недоступной вышине — горы Тохаристана. Справа же, у самых копыт коня, в нежной весенней траве алели кровавые брызги маленьких маков. А дальше — сплошная, перехлестывавшаяся через плавные холмы кружевная пена цветущих деревьев. И в этой пене вверх по склону карабкались плоские крыши, плавно изогнутые невысокие стены домов, увитых виноградом.