Любить Королеву
Шрифт:
– Что, сука, будешь ласковой?
– Буду, – простонал Хорь. Ему было больно даже шевелиться.
– То-то, – улыбнулся Федор. Он сам себе не нравился. Человек не должен быть таким, и он это понимал.
Седых поискал и быстро нашел нож. Этот тесак маркирован не был. Спасибо Ангелу.
– Слушай, сволочь, – сказал он Хорю, – я кладу перо в пакет, смотри, и твои «пальцы» остаются на веки вечные. Понял, ублюдок?
Хорь судорожно кивнул.
– Теперь ты встанешь и пойдешь. Я тебе помогу. В лагере скажешь,
– Напали трое. Кто, не знаю, – забормотал Хорь. Он был полностью деморализован.
– Хорошо. И еще вопрос: кто убил девочку после танцев? И кто насиловал?
– Не знаю!
Федор изо всех сил хлестнул «убивалкой» по спине распластанного на траве Хоря. Дубинка бумкнула, а из глаз Хоря от нестерпимой боли брызнули слезы.
– Вспомни, пожалуйста, – попросил Седых. – А то голову расколю. – Он опять замахнулся.
– Трахали все. Убил Валя Лось.
– Хорошо, – сказал Седых. Он отдавал себе отчет в том, что полученные таким образом показания не примет ни один суд. – Очень хорошо. Не трогай больше никого, ладно?
– Ладно, да, обещаю, – бормотал Хорь, «живой» рукой вытирая слезы.
– Вот и славно, – подвел черту Федор. Потом не удержался и еще раз ударил Хоря. – Видишь, я ничем не лучше тебя, – пожаловался он своему врагу.
– Вижу, – машинально ответил Хорь и весь сжался, ожидая нового удара.
– И я вижу, – печально сказал Седых. Он протер дубинку, хотя «пальцев» на ней изначально остаться не могло. Затем мощным движением закинул ее в лес. Пакет с тесаком взял с собой. – Все. Вставай, пионер.
Хорь с трудом поднялся и, опираясь на плечо Федора, на дрожащих ногах поплелся в лагерь.
Милицию решили не вызывать. Нападавшие наверняка давно скрылись, а лишняя морока никому не нужна. Врачиха вовсю лечила пострадавшего, но не смогла помешать молодому сильному организму, и через две недели Хорь понемножку стал прогуливаться на свежем воздухе.
Но это уже были другие времена.
13
После сокрушения Хоря в лагере «Смена» наступил расцвет. Все почувствовали, что прежний тиран пал. А новый – не очень-то и тиранил.
Федор строил самые радужные планы на будущее, и его удивляло (и обижало), что его любовь, которую он в прямом смысле слова добывал в боях, пребывала в отнюдь не лучшем состоянии духа. Ангел, который стал тише травы (и вежлив, как никогда), не отпускал ее ни на шаг, а она почему-то не сочла себя свободной от него. Чего не скажешь о большинстве его бывших прихлебателей и просто задавленных.
Даже разговаривать с Федором накоротке, без свидетелей, Оля не хотела.
Впрочем, это не умаляло ощущения состоявшейся победы. Главное – враг повержен. А суета ни к чему.
Столкнул их – лицом к лицу и даже ближе – Толмачев. Его нижайшие просьбы о выделении лагерю свежего постельного белья наконец были услышаны. И в самый неподходящий момент. «Газон» приехал забирать грязное в прачечную тогда, когда в «Смене» никого не было. Все были на озере, за шесть километров – там отмечался День Нептуна.
Ангел не пошел: отказался «по болезни». Оля – потому что Ангел отказался. Федор – потому что не хотел оставлять Ангела наедине с Олей. Седых и так был в каждой бочке затычка, поэтому Николай Петрович его отпустил.
Теперь же Толмачев прибежал в клуб, где Федор играл с Ангелом в шахматы (черт возьми, лучшие друзья!), а Королева при этом присутствовала, и с порога заорал:
– Не зря я вас оставил! Надо белье в стирку сдать, а обратным ходом – чистое привезти и жратву.
Ангел сразу отказался: работать вообще «западло», а чужую грязь таскать – вдвойне.
Толмачев спорить с Ангелом не стал: он еще не привык к его свержению. А просто ткнул пальцем в Федора и Олю:
– Значит, поедете вы.
И вот они уже трясутся в закрытом фургоне на тряпках воспитанников. В кабине – шофер из поселка и повариха, которая должна отобрать продукты, чтобы на базе не втюхали что попало.
Дверца фургона была закрыта наглухо, а маленькое окошко с решеткой, как на автозаке, давало совсем немного света.
– Осталось нам меньше месяца, – сказал Федор.
– Да, – ответила Королева.
После долгого, на половину пути, молчания Седых сделал вторую попытку:
– Ты так упорно молчишь. Я тебе неприятен?
– Нет, – ответила Королева.
– Так в чем же дело? – спросил он.
– Чего ты от меня хочешь? – резко спросила она.
Даже в слабом свете Федор понял, что она вот-вот заплачет.
– Да ты что! – схватил он ее за руки. – В чем дело? Ты видела, что я сделал с Хорем? Плюнь на Ангела! Я теперь с ним в шахматы играю. А потом его Мишка посадит и ключи от камеры выбросит.
– Ой, Феденька, лучше бы ты уехал, – вытерев ладонями слезы, тихо сказала она. Интонации до точности совпадали с мамиными. Безысходность – вот что сквозило в ее словах, каким бы ни было их значение.
– И не подумаю! Я, наверное, тебя люблю, – вдруг в первый раз в жизни признался в любви Федор.
– Я, наверное, тебя тоже, – после паузы сказала Ольга.
– Так классно же! – обрадовался Седых. – А то у меня появились сомнения.
– Уезжай, пожалуйста, Феденька, а?
– Не дождешься! – победно смеялся Федор. Он обнял Ольгу за плечи и прижал к себе. Ничего больше не посмел. Да и, как ни странно, не хотелось. Слишком высок в этот момент был «штиль» его мыслей. А может, неосознанно давило из глубин мозга про вожатого и воспитанниц?