Любитель. Искусство делать то, что любишь

Мерифилд Энди

Достоевский помогает сформировать дух любителя и потому очень важен для меня и для этой книги. Он подчеркивает своеобразный склад ума аутсайдера, человека, который плохо встраивается в устоявшиеся нормы и не принимает общепринятые желания. Достоевский разделяет две жизненные парадигмы: карьерный рост и жизненный путь. Школьные приятели подпольного человека выбрали первую из них: путь спокойной рутины вместо сопряженной с риском самореализации, не вызов, а послушание. Они выбрали дорогу к предопределенному успеху, будучи управляемыми собственными амбициями и уважением к власти, желанием самим быть властью. Их мир закрыт и тесен; подпольный человек видит мир более открытым и неоднозначным, неожиданным в своем самовыражении и самоутверждении, полным экзистенциальных страданий, но «более живым».

Благодаря

разговорам и наблюдениям сегодня я вижу множество людей по всему миру, стремящихся почувствовать себя более живыми, множество подпольных любителей, пытающихся сбросить одежды профессионалов. Мы боимся ощущаемого нами дискомфорта от мира работы и жизни мира. Эта книга для людей, которые пытаются стать более живыми, более вовлеченными в то, что они делают. Это борьба против профессионализма и структур, возводимых профессионалами в деловой и личной сферах. Это борьба за то, чтобы не вписываться в стандарт. Но это также и нечто позитивное – жажда жить шире и интереснее, быть любознательным и пытливым, а не самодовольным и всезнающим. Чувствовать себя более живым – значит возродить дух любительства во всем его многообразии и противостоять идеологически закосневшему миру профессионалов.

В моей взрослой жизни меня всегда привлекали ученые и писатели, своевольные поэты и противоречивые романисты, которых я называю любителями. Они будут появляться на страницах этой книги: не только Достоевский, но и Ханна Арендт, Шарль Бодлер, Вальтер Беньямин, Маршалл Берман, Ги Дебор, Иван Иллич, Франц Кафка, Джейн Джекобс, Карл Маркс, Эдвард Саид и другие. Разными методами и в разных контекстах все эти мыслители депрофессионализировали реальность в своей жизни и произведениях. Они бросили вызов педантам, счетоводам и формалистам, смело высказываясь за независимую мысль. Они были голосом осуждения и в то же время защищали жизненные страсти и добродетели, которыми я восхищаюсь и которые даже люблю. Они могут помочь нам заново открыть удовольствие делать то, что мы любим.

1. Профессионалы и любители

Мое первое столкновение с профессиональным миром произошло рано, когда мне было всего пять лет. Тогда я еще не осознавал этого, но позже понял, в чем было дело. В 1965 году мою бабушку переселили в квартал Баронс Хэй в Кантрил-фарм, новый микрорайон на окраине Ливерпуля. С тем переездом было связано несколько проблем. Во-первых, моих бабушку с дедушкой и их дочкой (моей тетей Эмили) переселили, не спрашивая, хотят они того или нет. Их просто известили письмом, не оставив выбора. Семью переселили «ради их собственного блага» в рамках программы зачистки трущоб, проводившейся в 1960-х, когда из центральных районов Ливерпуля пятнадцать тысяч человек переехало в Ноусли, за городскую черту. Чопорный, хотя и бедноватый домик моей семьи на Холден-стрит в районе Токстет, у Аппер-Парламент-стрит, где каждый знал друг друга, был признан городскими «экспертами» непригодным для жизни.

В распоряжении профессиональных планировщиков было достаточно данных, чтобы это доказать. Они продвигали новые смелые идеи того, какой должна быть городская жизнь. Новый проект был разработан в соответствии со строительным «методом Камю» – системой индустриального полносборного строительства, разработанной французским инженером Раймоном Камю и запатентованной в 1948 году. Бетонные панели фабричного производства можно было собрать быстро и дешево, возводя по две тысячи зданий в год. Во Франции эта система использовалась не только для обеспечения жильем семей низкого и среднего достатка, но и при строительстве эксклюзивной Марсельской жилой единицы Ле Корбюзье. «Метод Камю» повлиял на крупномасштабную государственную программу жилищного строительства в Советском Союзе, развернувшуюся в 1950–1968 годах.

Однако микрорайон Кантрил-фарм начал разваливаться еще до того, как закончилось строительство. В квартирах стояла сырость; звукоизоляции не было; общие коридоры оказались темными, слабое освещение зачастую не работало; лифты были сломаны, а ремонтные работы никогда не проводились. Не было общественного транспорта, больниц, магазинов. Это было многоэтажное дикое захолустье посреди поля, отрезанное от всего на свете, без достойного воспоминаний

прошлого и с туманным будущим.

Ряды блочных многоэтажек грязно-серого цвета, выросшие как грибы на земле, купленной городским советом за смехотворную сумму, стали домом для двадцати тысяч изгнанников. Неудивительно, что бабушка недолго прожила в этой глуши. Ее сердце было разбито, и она умерла через несколько лет в этом убогом районе. Тетя тоже недолго там продержалась и вскоре последовала за бабушкой, хотя ей было всего тридцать шесть. Тогда мне было пять лет и я мало что понимал, но потом узнал слова, которыми называют то, что их убило: отчуждение, отчужденная жизнь, организаторами которой часто становятся безликие, безымянные профессионалы.

Двадцать лет спустя я прочел книгу Маршалла Бермана «Все сословное и застойное исчезает» и понял, насколько мои бабушка и дедушка были похожи на так замечательно описанную им старую пару – Филемона и Бавкиду из второй части «Фауста» Гёте. (Тогда я не знал, что Маршалл станет моим дорогим другом и вдохновляющим любителем до самой своей смерти в 2013 году.) Пара стала препятствием на пути прогресса, каким его видят профессионалы. Филемон и Бавкида, как и мои дедушка с бабушкой, были пешками в большей истории, незначительными фигурами, которые передвигают по шахматной доске современного «развития» [2] .

2

Berman M. All That Is Solid Melts into Air: The Experience of Modernity. N. Y.: Simon and Schuster, 1982; см.: Chapter 1, «Goethe’s Faust: The Tragedy of Development».

Строитель Фауст одержим идеей застройки побережья. Он мечтает построить там абсолютно новое общество. Но возникает проблема. На клочке земли живут Филемон и Бавкида, их дом стоит среди дюн. Милая пара предлагает помощь и кров путешественникам и потерпевшим кораблекрушение морякам. Фауст хочет избавиться от них и их мира. Он предлагает им деньги. Но они отказываются уезжать. Что они будут делать с деньгами в своем возрасте? Куда им пойти, ведь они так давно живут здесь? «Они должны мне уступить, – заклинает Фауст. – Они должны моими стать / Не получи я эти липы / Смогу ли миром обладать?» [3] Фаусту нужно убрать старую пару с пути, но сам он этим заниматься не хочет, равно как и знать, как это будет сделано.

3

Цит. по: Berman. All That Is Solid Melts into Air. P. 67.

Итак, однажды ночью Мефистофель, темная сторона Фауста, убивает стариков. «Фауст отдал на сторону грязную работу застройщика, – пишет Маршалл, – и как только она была сделана, умыл руки, открестившись от исполнителя». Два столетия спустя тот, кто выполнял приказ по выкорчевыванию жителей Холден-стрит, действовал вполне по-фаустиански: безлико и не напрямую. Только теперь посредниками выступают не дьявольские духи, а сложные профессиональные организации и институции, которые тем не менее также «умывают руки», когда работа выполнена, и открещиваются от ее исполнителей.

Генеральный план Кантрил-фарм был разработан и выполнен архитекторами, планировщиками и бюрократами, которых волновала только их профессиональная функция, с которой они, следуя правилам, «эффективно» справлялись. Но сегодня, размышляя о Кантрил-фарм, моей бабушке и фаустианских профессионалах, я могу сделать несколько выводов. Во-первых, ясно, что многое с тех пор изменилось в мире профессионализма, в том числе его идеалы и практики, включая саму суть того, кто такой профессионал. Раньше мы имели дело с профессионалами, являвшимися государственными служащими по социальному обеспечению, а точнее, они имели дело с нами. Теперь в профессиональном мире управляют коммерческие интересы, частные профессионалы, бизнес-профессионалы или профессионалы, которые разрушают все границы между общественным и частным.