Люблю трагический финал
Шрифт:
— Терпеливо жду.
На самом деле большего нетерпения представить было трудно.
Неужели этот таинственный спутник, провожавший пожилую даму в Скатертном переулке? Этот чуть не отправивший на тот свет капитана господин и есть…
Неужели?
— Ты слушаешь?
— Да.
— Тебе индекс нужен?
— Нет, нисколько…
Письма она писать ему, конечно, не собиралась.
— Тогда записывай…
— Готова!
— Сейчас, погоди еще минутку: у меня другой телефон звонит.
— Ну, Петя! — взмолилась Светлова.
Было
«Зачем, зачем людям столько телефонов?!» — несправедливо злопыхала Светлова.
Наконец в трубке снова раздался драгоценный голос мужа:
— Слушаешь?
— А ты как думаешь?! — рассердилась Аня.
— Так вот… — Петя сделал наглую, длинную, издевательскую паузу. — Москва, Скатертный…
— Спасибо, друг! — Аня, не дослушав, положила трубку. Схватила рекламный проспект «Делоса» и помчалась с ним в больницу.
Светлова достала из сумки глянцевый рекламный проспект с улыбающимся лицом Дормана.
— Это он?
Капитан задумался.
— Похож.
Он поморщился, осторожно ощупывая свою сотрясенную столкновением с автомобилем голову. И опять стал внимательно разглядывать улыбающееся лицо.
Наконец покачал головой:
— Нет.
— Нет?!
— Точно нет.
Нет! Это твердое «нет», уверенное «нет», сказанное Дубовиковым, не оставляло сомнений.
Может, все-таки ошибается? Куда там… Ведь товарищ Дуб — бывший милиционер, у него профессиональный взгляд на лица. Столько пришлось держать в голове словесных портретов, всевозможных нуждающихся в поимке морд. И сличать, сличать, сличать…
Поэтому, когда Дубовиков смотрит пристально Ане в лицо, она сама чувствует себя, как на опознании. Можно не сомневаться: вряд ли он при этом любуется… В общем, его будущей девушке не позавидуешь.
Итак, с Дорманом он не ошибся — все-таки нет. Аня еще раз с сожалением взглянула на улыбающееся с афишки интеллигентное лицо режиссера…
Все-таки гадкий он, этот сыскной азарт! Приличный человек оказался не преступником, а она расстроена.
Хотя, если честно, она и раньше в глубине души сомневалась…
С одной стороны, очень многое совпадает… Репертуар театра и репертуар убийств.
То, что Дорман знал Джульетту и даже собирался с ней встретиться, — запись на зеркале…
И то, что живет он в Скатертном…
Хотя, как выяснилось теперь, номер дома у него другой.
Но основное несовпадение было в главном. Таких людей, как Дорман, их дело забирает целиком. Им маму родную поцеловать некогда, не то что убийства планировать.
Говорят, любви нужна праздность. Но ненависти, которая, так или иначе, всегда есть основа преступления, она, праздность, тоже нужна.
А такие, как Дорман, все время на виду, их день расписан даже не по часам, а по минутам. И они со всеми своими потрохами в руках собственного секретаря: «Кирилл Бенедиктович, через пять минут у вас встреча, через полчаса интервью… вечером вы…», и так далее… Для них проблема, как побыть в одиночестве… Ибо они всем нужны и их буквально рвут на части.
А тому, другому, нужно было много времени, много… И полное отсутствие чужих любопытных глаз. И вообще, для вынашивания столь чудовищных идей необходимо замкнутое пространство одиночества… По меньшей мере, трудно обдумывать такие штуки, оживленно общаясь в шумной компании.
Теперь, когда всем ее подозрениям пришел конец, ей хотелось поговорить с Дорманом. И Аня решила в ближайшее время наведаться в гости.
Вот только не сейчас…
Аня взглянула на часы и ахнула: через тридцать минут заедет Стариков, поест, схватит чемодан — и в аэропорт.
У Кирилла Дормана было ощущение, что в «Делосе» происходит какая-то чертовщина… И еще было ощущение, что это самое, то, что происходило в театре, началось, когда Джуля Федорова попросила его взять на работу своего знакомого молодого человека.
Они, Дорман и Джуля, даже решили тогда встретиться в «Молотке» и обсудить это… Ну, не то чтобы так уж важно было это обсуждать — не бог весть какие события! — а просто Кирилл Бенедиктович никогда не отказывался от возможности пообедать с красивой, эффектной девушкой.
Но Джуля куда-то запропастилась.
К сожалению, Дорман был, как всегда, так загружен, что толком не обратил на это обстоятельство никакого внимания…
А несколько позже ее приятель явился к Дорману сам. Сослался на Джульетту.
Впрочем, посетитель мог бы обойтись и без этого… Оказалось, что они почти знакомы. Только Дорман сначала никак не мог вспомнить — и ведь не самая, прямо скажем, распространенная в России! — его фамилию… Такая, что трудно забыть…
Потом посетитель представился, и Дорман сразу все вспомнил.
Кажется, он учился на вокальном отделении. Они не были с Дорманом в одном потоке. Кирилл был на три класса старше. Но он его помнил. Что-то там было с ним, с этим парнем, какая-то лав стори. Что-то драматическое, из тех историй, что любят распространять завзятые сплетники, рассказывая с придыханием. Отчего-то он ушел, не закончив школы. Но что именно там случилось с ним, сейчас Дорман вспомнить не мог.
— Прошу принять меня в театр. Петь не смогу, но… готов на любую работу…
— Даже стюардом?
— Даже!..
С большим удивлением разглядывал он тогда этого просителя.
— Зачем вам эта работа? — поинтересовался Дорман.
Театр был его детищем, его делом, его любовью… Его предприятием, в конце концов, — созданным с нуля, тщательно вылепленным, любовно продуманным, и Дорман любил входить в каждую мелочь, в каждую деталь этого предприятия.
Тем более что он не считал эти мелочи мелочами. Напротив, был уверен, что благодаря именно им и возникает атмосфера театра, складывается его имидж… И уж, конечно, подбор персонала, да еще на решающей стадии — «да, мы вас берем!» — Дорман не доверял никому, даже когда речь шла о такой не самой, прямо скажем, важной вакансии.