Любовь Ангелины
Шрифт:
«Все-таки, все-таки, все-таки…», «Что делается-то… Когда ж это кончится?..» «Что делается-то… Когда ж это кончится?..» А когда все началось?
Ангелина помнила, как ее нес на руках отец, как в сквере покупал пломбир с миндальным вкусом, как, сидя на скамейке, говорил что-то про уроки, учебники, учителей и все время придумывал ей такие смешные и радостные имена:
– Ты – мой Ангел. А еще – Ангела, Ангеля, Ангелинка, Ангелочек, Ангелок, Ангелиночка, Ангелюся…
– А еще?
– Геля, Гела, Гелина, Гелечка, Гелюша, Гелюня, Гелюся, Генюнчик…
– Еще!
– Лина,
– А еще, еще, еще!..
Но в школу ее повела мама. Грустно сказала по дороге:
– Папа ушел жить к чужой тете. Они уехали в другой город…
Больше Ангелина отца не видела и не слышала даже по телефону. А в школу ходила вместе с мамой, потому что та работала там.
– Биологичка Ольга Петровна – твоя мать?
– Да, моя мама!
– Понят-но…
Что им было понятно? Возвращаясь из школы в одиночку, Геля только жала плечиками. Разогревала дома обед, делала уроки и ждала маму, которая задерживалась в классах и учительской по своим учебным делам. Сидела у окна, всматривалась, перебирая вслух память его голосом: «Ангеля, Ангелинка, Ангелочек, Ангелок, Ангелиночка, Ангелюся…»
Год за годом отец исправно присылал алименты. Он, как сказала мама, всегда неплохо зарабатывал – руководил автоколоннами. Наверняка его новая семья – жена и два сына – ни в чем не нуждаются, как и они раньше с мамой ни в чем особо не нуждались. Да и теперь им с маминым заработком и отцовскими алиментами на еду, одежду, квартплату, транспорт хватало. Все, что остается, уходило на покупку так вкусно пахнущих книг, а еще они вместе с другими школьниками часто выбирались на экскурсии, в цирк, в театр: обычно в ТЮЗ, но иногда и в оперетту, а то и в Большой. По льготным билетам.
Чем дальше, тем реже удавалось посидеть днем у окна. Мама записала ее в кружок рисования, английского языка, а еще на художественную гимнастику и в музыкальную школу на скрипку:
– Ты должна стать разносторонне развитой личностью!
Геля послушно становилось такой личностью: училась в школе на пятерки («Чтобы маме-учительнице не было стыдно перед учениками и коллегами!»), вполне преуспевала в кружках («А этот кувшин у тебя неплохо прорисован», «I am doing my best!»), старательно тянулась в спортзале («Хорошо, Ангелина, хорошо!»), задумчиво водила смычком по струнам («Слух у тебя, конечно, есть…»).
С каждым годом мама все чаще зябко куталась в теплую шаль и иногда сетовала:
– На море бы выбраться. Мы ведь ездили с отцом и с тобой на море. Ты была совсем крошкой, не помнишь. Там тепло, ультрафиолет, ионы – катионы и анионы…
Геля, правда, ничего не помнила про море, но летом по льготной путевке ездила на одну смену в подмосковный детский лагерь. Там можно было купаться в озере, собирать землянику, играть в «ручеек». Но еще там опять же были распорядок дня, строгие вожатые и кружки, кружки, кружки, от скуки в которых сводило зубы. Возвращаясь из лагеря, она ждала маминого:
– В Тарусу!
И своего радостным эхом:
– В Тарусу! В Тарусу!
В этом маленьком, почти соседнем с Москвой древнем, красивом городке-открытке жила любимая тетя Надя – родная сестра мамы, которая почему-то так и не вышла замуж. Хотя
Тетя Надя работала на почте. Кормила жданных гостей со своего огорода: «Посадим еще огурчики, помидорчики, перчики, картошечку, ну и клубнички – пару грядок. Все будет свое, без нитритов-нитратов. Да и в радость ведь, в удовольствие – на свежем воздухе, под солнышком, на земле…» Каждую зиму тетя Надя приезжала к ним в гости, привозила в банках эти самые огурчики-помидорчики:
– Ну, еле дотащила!
– Да зачем же себя так нагружать?
– Ну как же вы без моих баночек-то. Ведь, хочется же?
– Хочется…
В Тарусе отпускная мама, даже в теплынь не расставаясь с шалью, целыми днями перебирала с сестрой на огороде овощи, корнеплоды, слова. А Геля бежала навстречу местным подружкам – Вере и Кате, жившим рядом, на той же улице. А дальше на углу был дом Коли, который дружил с соседскими девчонками и отважно защищал их от других мальчишек. И еще этот смелый, крепкий пацан начинал так забавно заикаться, когда заговаривал с Гелей наедине.
Веселой ватагой гоняли они по всей Тарусе, вторгаясь в чужие улицы. Плескались и рыбалили в мелкой у берега Оке. Частенько на теплоходике безо всяких там билетов срывались в Поленово, в котором в первый раз побывала с мамой и тетей.
– Красота! – блуждали по усадьбе, разглядывая владения знаменитого художника и разномодных туристов.
– Красота безумная!
Геля вздыхала, услаждая взор изумительными, разноцветными пейзажами, и думала о том, что, может быть, стоит все-таки серьезнее отнестись к изобразительному искусству. Вдруг, если хорошенько поработать над собой в кружке и не только в нем, то и у нее образуется вот такая картинная усадьба, по которой гуляешь себе свободно круглый год в окружении близких, любимых людей. И не надо платить за входной билет.
Думала о рисовании, но на самом деле черчение ей всегда нравилось куда больше. То и дело на разных листочках из-под ее руки выходили линии, линии, линии, чаще всего превращающиеся в какие-то непонятные, фантастические механизмы с зубчатыми колесами, цепными передачами…
Друзья-тарусята ни разу не бывали в Москве. Расспрашивали о столичной жизни, тихо завидовали:
– Счастливая. В столице живешь, по Красной площади гуляешь, артистов не в телевизоре видишь…
– Это вы здесь такие счастливые на полной свободе. Не понимаете!
– Не понимаем!
– Эх! – срывалась с места. – На Оку?!
– На Оку!!! – бежали следом.
Брызги и капли, мокрое солнце, дурманящий запах разнотравья вдоль тропинки…
А потом приходил конец лета, и они прощались до следующего. У подружек по щекам ползли слезы. У Коли блестели глаза:
– Ну, ты же приедешь?
– Конечно! Обязательно, как же я без вас! Следующим летом! Через год!
– Следующим летом… Через год…
Обнимались, целовались на прощание с девчонками. С Колей тоже. С ним по-особенному. Сначала в щечку. А в то лето, когда они стали выше полыни и крапивы, он впервые в ее жизни поцеловал в губы. И еще прикоснулся. Не случайно…