Любовь Эрвина Буридана
Шрифт:
Герман заметил, что Лидия покраснела – младшая сестра всегда была сверхщепетильной, кожа у нее так и не задубела, вот от чего все ее беды.
– Да, потому что я думала только о себе, о своих заботах и не уделила Эрвину достаточно внимания.
– И как нам, по твоему мнению, следует поступить? – поинтересовался Герман. – Разделить Советский Союз на четыре четверти, бросить жребий и всем пуститься в путь? Взять с собой фото Эрвина и показывать его кассиршам и проводницам – дескать, помните ли такого пассажира?
– Герман!
Лидия
– Что Герман, Герман? Что я не так сказал? И вообще, откуда вы знаете, что Эрвин очень уж мечтает, чтобы мы его нашли? Может, он счастлив, что наконец избавился от…
Он хотел сказать – от тирании жены, но поймал слово за хвост: при Эдуарде не стоило этого говорить – зять симпатизировал Тамаре.
– Но что же тогда делать? – Лидия была на грани того, чтобы разразиться слезами.
Арнольд кашлянул.
– Не знаю, как полагаете вы, но мне кажется, что если уж он куда-то поехал, то к кому-то. – И, словно извиняясь за свое вмешательство, добавил с усмешкой: – Сами знаете, как трудно в Советском Союзе раздобыть гостиничный номер.
Виктория бросила на мужа благодарный взгляд.
– Вот как раз та причина, по которой я не верю, что он поехал в Ригу. Что ему там делать, у него там никого нет.
– А где есть? – спросила Лидия упрямо.
София снова поправила слуховой аппарат, а потом вовсе сняла его, чтобы было удобнее говорить.
– Круг общения любого человека складывается в юности, – начала она, как всегда, издалека.
Было немало людей, которым обстоятельная манера Софии действовала на нервы, но Герман к таковым не принадлежал, ему нравилось слушать, как София медленно и методично строит гипотезы, взвешивает аргументы «за» и «против», за этим чувствовался большой и логичный ум – удивительно логичный для женщины, чьим возможностям, увы, не удалось полностью реализоваться.
– Молодость Эрвина прошла здесь, в Эстонии. В университетские годы он был домоседом, отдавался целиком учебе, и, как вы сами помните, друзей у него не было, даже среди однокурсников, поскольку Эрвин был намного выше их интеллектуально. Его круг образовался позже, когда он перебрался в Таллин и стал работать, вначале помощником адвоката и потом адвокатом.
Герман почувствовал, как рассказ Софии вызывает в нем множество воспоминаний.
– Послушайте, действительно, у них же была целая маленькая веселая компания бриджистов. Одного я неплохо знал, это Хофман, он вел дело развода Нади.
– Хофман репатриировался в тридцать девятом в Германию, – сказала Виктория.
– Не в тридцать девятом, а в сороковом. Он был уже стар, не хотел двигаться с места, долго сопротивлялся, но жена настояла, так что со второй волной он все-таки уехал, – уточнил Герман.
– Среди этих бриджистов был еще Сообик, – продолжила Виктория, в которой, кажется, тоже ожили воспоминания.
– Он уехал в сорок четвертом. Я видел его в порту, когда мы провожали Вареса. Что с ним стало потом, я не знаю.
– Сообик в Швеции, – сказал Арнольд. – Я недавно встретил его брата, актера. Его несколько лет не пускали на сцену из-за того, что у него родственник за границей, но теперь, к счастью, все уладилось.
На минуту за столом настала тишина – никто словно не хотел произнести последнее имя.
– Ну да, а что случилось с Шапиро и его семьей, об этом, как говорится, история умалчивает, – буркнул наконец сам Герман.
Шапиро не успели эвакуироваться, их бабушка болела, и ее не хотели оставить одну. Немцы отправили всю семью в концлагерь – никто из них не вернулся.
Пытались вспомнить еще друзей Эрвина, но больше ни у кого ни одной идеи не возникло.
– А девушки? – подал голос Эдуард. – Разве у Эрвина не было подружек?
– Эрвин был очень скрытным, – сказала Лидия. – Никогда не рассказывал о своих приключениях.
– Мне казалось, что он предпочитает замужних, – обронила Виктория.
– Скажи лучше – замужние женщины предпочитали его. Малыш был очень романтичным, это нравится дамам.
– Дамам нравился не романтизм его, а интеллект, – возразила Виктория.
– На поселении у него вроде была какая-то русская женщина, которая о нем заботилась, – вспомнил Арнольд.
София снова надела слуховой аппарат:
– Эта женщина была намного старше Эрвина, она относилась к нему по-матерински. Мне рассказывал сам Эрвин, он был очень благодарен ей, поскольку без нее не выжил бы. Я могу найти письма Эрвина и на всякий случай написать по этому адресу.
– Может, все-таки сообщить в милицию? – засомневалась Лидия.
Виктория решительно выпрямилась:
– Если мы сообщим в милицию и они найдут Эрвина, то обязательно сунут в психушку. Вы понимаете, что это означает? Он снова попадет к сумасшедшим! Надеюсь, вы не будете отрицать, что даже в нездоровом виде он умнее большинства из тех людей, с которыми мы ежедневно общаемся?
Она огляделась, словно ожидая возражений, но их не последовало.
– Я предлагаю еще немного подождать. Я позвоню Тамаре, попрошу, чтобы она поискала записные книжки Эрвина, может, мы найдем там какой-нибудь адрес иди телефон, который наведет нас на след. И пусть София в самом деле напишет в Славгород… на всякий случай.
Пришла Надя и стала разливать горячий кофе, Герману, правда, показалось, что жена просто разогрела остывший. Снова заговорили на общие темы, Арнольд рассказал про какого-то американского сенатора, который на полном серьезе жаловался, что в Советском Союзе люди получают лучшее образование, чем у них в Штатах. Это услышали вернувшиеся за стол девушки, и Моника попросила Анну показать старшему поколению «Вольнодумца».
– Все вольнодумцы давно в Сибири, – проворчал Герман.
Но оказалось, что девушки имеют в виду английский журнал, в последнем номере которого хвалили Советский Союз за атеизм и материализм, объясняя ими успехи русских в космосе.