Любовь и другие диссонансы
Шрифт:
— Равнодушный говорите… — Анна слушала внимательно.
— Да! Ведь как все происходит? Вначале ты им очарована, готова на него чуть не молиться… О Великий Учитель, о Мудрый Наставник, о Продвинутый Мастер, яви мне свое внимание, и буду я счастлива — отныне и до конца жизни! Ка-ак же… До конца жизни! — Глаза Даши засверкали. Она схватила бутылку с текилой, наполнила рюмки. — Несколько недель сожительства — и начинаешь беситься от безразличного «да-да, милая, дорогая, солнышко, конечно!» А что «конечно», он понятия не имеет, попросту не слушает, не воспринимает, глядит сквозь тебя. Натешился твоей плотью и больше не нуждается в ней, а значит, в тебе. Да, он все такой же великий, мудрый и продвинутый, только никакой не учитель, не наставник, не мастер; и он лишь
— Даша, — Анна погладила девушку по руке. — Даша, я всё понимаю.
— К счастью, не всё! — Даша прикрыла глаза. — Простите. Просто разговоры — о любви, о красавцах-мужчинах… Где они, эти красавцы? Мой папаша, например, напившись до бессознательного состояния, выплеснул матери в лицо таз с кипящим малиновым вареньем. Мужчины…
— Даша! — оторопела Анна. — Что вы такое говорите!..
— Простите. — Даша резко встала, отошла к окну. — Я наболтала тут… лишнего.
— Ничего страшного…
— Вы не подумайте, я не отрицаю любовь. Я очень-очень любила одного человека…
— Да?
— Да. Женщину. Мы познакомились в Берлине. Ваш рассказ заставил меня вспомнить… Хотя зачем я вру?! Будто хоть на минуту забывала… Анна, дорогая! Давайте лучше… потанцуем, например. Отчего бы нам не потанцевать?
— В самом деле…
Анна улыбнулась и направилась к музыкальному центру. Прошло два часа с того момента, как она, зайдя на кухню, увидела перед собой эту девушку, а казалось, знает ее всю жизнь.
— Первый концерт Моцарта, — торжественно объявила Анна.
— Магда тоже любила Моцарта, — тихо сказала Даша.
— Магда? — переспросила Анна. — Какое имя… сильное, я бы сказала.
— Мое любимое, — ответила Даша.
Легко встала, подошла к Анне. Положила ей на бедра свои тонкие руки и начала плавно покачиваться из стороны в сторону. Анна прижалась теплой щекой к ее — прохладной.
Губы Даши чуть касались ее кожи. Анна не чувствовала своего тела, оно казалось ей невесомым и прекрасным.
— А когда вы были счастливы в последний раз? — неожиданно спросила Даша. — Вы знаете, о чем я, такое необъяснимое ощущение… ничем не обусловленное.
Анна отстранилась, задумалась. «Ничего себе домработница… — мелькнула мысль. — Счастье, ничем не обусловленное…» Ответила не сразу: — Позавчера, на дискотеке в Берлине. Веселилась, танцевала и даже кокетничала с музыкантом. Неплохой, кстати, саксофонист. Тогда меня и пронзило острое ощущение счастья, сиюминутного счастья.
— Понимаю, — кивнула Даша. — Когда я увидела Магду в первый раз… ее красивое и беспомощное тело, мне вдруг так захотелось любить ее, целовать макушку, пальцы, волосы… Это было тихое и очень важное для каждого из нас счастье. Именно в ту минуту. Мы ничего не объясняли друг другу и ничего не спрашивали. Просто наслаждались внезапной и прекрасной близостью. — Даша чуть коснулась губами губ Анны.
Звучала музыка.
Чудесные звуки нарушил грубый мужской кашель. В дверях стоял небритый Сергей, скрестив на груди руки.
— Нет-нет, продолжайте, мне даже нравится! Давно не видел тебя такой расслабленной.
Анна почувствовала, что ей сейчас не поможет даже текила.
— Вам помочь собраться, Дарья, — произнес Сергей, — или вы сами сообразите, что пора бы вам выйти вон?
— Зачем ты так!.. — вырвалось у Анны.
— А ты вообще помолчи! — крикнул он и вышел, хлопнув дверью.
Дарья быстро написала что-то на салфетке и тоже вышла.
Анна тяжело опустилась на стул и тут же ощутила ставшую уже почти привычной тяжесть в груди.
Бывают такие дни и особенно утра, добрые утра, когда невозможность очнуться от трех часов тревожного липкого сна некстати выпадает прямо на апрельскую весеннюю прелесть, свежую траву и даже цветущие крокусы. И в тумане неверного рассвета на лицах, безжалостно освещенных солнцем, явственно читаешь смерть. Она написана на каждом — еще примятом подушкой, с развалами морщин — глубоком, бессильном. Умея прочесть эту палитру, вдруг сознаешь, что все происходит напрасно и зря: и эта единичная необходимость, выкинувшая тебя к ним, сюда; и эта бестолковая, бесполезная и столь отчаянно короткая жизнь, за которую все цепляются обеими руками; и единственный ее смысл, состоящий в том, что никто никогда не в силах понять другого человека.
И в зеркалах этих лиц, всматриваясь, замечаешь собственное отражение, с горечью понимая, что, какую из реальностей ни принять за точку отсчета, все мы скорее мертвы. Что эта наша жизнь и есть смерть…
Анна отложила дневник и заплакала. Рядом громко храпел Сергей.
Краков, 4 апреля, пасхальное воскресенье, поздний вечер
С вокзала, волоча за собой чемодан, я добрался до барбакана [11] , а затем, узкими улочками Старого города, — до Главной площади. Приближалась полночь, дул ветер, было холодно, назавтра предстоял рабочий день, но на краковском рынке было многолюдно. У входа в «Сукеннице» [12] ужасно фальшивил длинноволосый саксофонист, окруженный стайкой восхищенных школьниц. На цепях, ограждающих памятник Мицкевичу, которого здесь ласково называют Адасем, сидели молодые люди и пили пиво. У ворот, ведущих к Мариацкому костелу, расставили мольберты художники. Крики цветочниц, старающихся пристроить оставшиеся букеты, цокот копыт запряженных в фиакры лошадей. В ресторанах полно посетителей. Краков вовсе не собирался ложиться спать…
11
Барбакан (барбикан, барбикен) — фортификационное сооружение, предназначенное для дополнительной защиты входа в крепость. Барбакан в Кракове построен в 1498–1499 гг.
12
Сукеннице — здание бывших Суконных рядов, построенное в 1300 г., ныне филиал Национального музея.
Мне нравился этот город. И в какой-то период жизни я даже всерьез собирался сдать свою квартиру в Варшаве, переехать в Краков и поселиться в маленьком деревянном домике в еврейском квартале Казимеж. Я тогда увлекался хасидской и клезмерской [13] музыкой, а в Польше нет лучше места, чем еврейские ресторанчики краковского Казимежа, где можно послушать музыкантов-клезмеров. Я планировал заняться феноменом проникновения в эту музыку джаза, фолка, рока, регги и даже хип-хопа. Никто тогда об этом и не думал, а мне хотелось защитить на эту тему кандидатскую. Потом я уехал в Берлин, и эти планы утратили для меня всякое значение.
13
Бытовая музыка евреев Восточной Европы, звучавшая в основном на свадьбах.
У Кракова, несмотря на толпы туристов и неизбежно связанную с этим коммерцию, была и есть своя аура, способствующая задумчивости и умиротворению. Если Варшава ассоциируется у поляков со спешкой, показухой, расточительностью и ярмаркой тщеславия нуворишей, то Краков — с медлительностью, традициями, культивированием аристократических вкусов, скупостью, историей и самое главное — культурой. Варшавяне охотно приезжают в Краков, чтобы перевести дыхание, а краковяне с удовольствием эмигрировали бы в Варшаву, потому что там легче сделать карьеру и заработать деньги, которых им постоянно не хватает. Правда, настоящий житель Кракова варшавянину в этом никогда не признается. Не случайно местные патриоты желчно говорят, что столицу Польши перенесли из Кракова в Варшаву только потому, что в деревне более свежий воздух. Это утверждение, кстати, не лишено оснований — именно в Кракове зафиксированы самые высокие в Польше показатели загрязнения воздуха.