Любовь и фантазия
Шрифт:
Сначала нёбо мое обжигает поток горячей лавы, который затем превращается в бурную реку, выплескивающуюся из моих уст и несущуюся как бы впереди меня.
Долгий, монотонный, ни на что не похожий, нескончаемый вопль, нечто вроде осадка, исторгнутого из глубин моего существа, и вот эта расплавленная масса изливается, подобно неведомой смоле, оставляя за собой нагромождение неопознанных обломков… Глядя на себя как бы со стороны, я почти безучастно вслушиваюсь в это отвратительное месиво звуков: тут патока смертных хрипов, гуано из икоты и удушья, запах азота, источаемый неким трупом, задохнувшимся и гниющим во мне. Голос, мой голос (или,
Или по крайней мере уменьшить ее лавину! Здесь, рядом, за этими стенами, сидят в тепле чужие мне люди, а я, я всего лишь бездомная изгнанница, беглянка с другого берега, где женщины передвигаются подобно белым призракам и похожи на мертвецов, погребенных стоймя, потому что им не положено делать того, что делаю теперь я, — выть не умолкая: что за варварский звук, что за дикость, такая же точно дикость, как останки, что достались нам от прошлого!.. Смягчить хоть немного этот хрип, сделать его похожим на речитатив, пускай и неуместный, на что-то вроде заклятья в изгнании.
Улица Ришелье такая длинная и узкая и совсем пустая. Дойти до конца ее и остановиться, оборвав тем самым этот дикий звук, это ламеито, принадлежащее, как ни странно, мне.
А за мной по-прежнему следует незнакомец, о котором я и думать забыла; он замедляет шаг, когда я замедляю свой, и, когда мой сдавленный голос, постепенно стихая, зазвучал чуть помягче, он решился наконец вымолвить:
— Прошу вас, мадам, не кричите так!
Крик застрял у меня в горле. При свете уличного фонаря я поворачиваю к нему свое застывшее лицо: что вообразил себе этот назойливый человек, думает, что я страдаю?
— Оставьте меня одну, пожалуйста!
Сказала я это почти ласково, удивившись волнению этого незнакомца. Я совсем не помню его лица, едва могу вспомнить его силуэт, но голос, в котором звучала мольба, мне слышится и по сей день-такой теплый, взволнованный, что дух захватывало. Взволнованность его объясняется тем, сказал он, что я кричу. Неужели именно это положило конец моему бунту, от которого все во мне клокотало?.. Реакция этого незнакомца внезапно открыла мне многое, и я приняла ее как должное. Ничто уже теперь не в силах причинить мне боль.
— Пожалуйста! — повторила я совсем тихо и невольно отпрянула.
Свет фонаря падает па высокую фигуру и сияющий взгляд мужчины, который пристально смотрит на меня. Я не выдерживаю его взгляда и опускаю глаза. Он уходит. Два тела, потрясенные взаимной печалью, на какую-то долю секунды приблизились друг к другу. Мимолетное видение возможного счастья.
Взволнованная мольба, прозвучавшая в словах этого человека, словно он был моим другом или возлюбленным, помогла мне выбраться из непроглядного мрака на свет. Я почувствовала себя вдруг свободной и отмела прочь ненасытную любовь, несущую омертвение. Смеяться каждый день, танцевать, бродить бесконечно по улицам. Ведь мне, в сущности, ничего, кроме солнца, не нужно.
Итак, два вестника явились мне в начале и на исходе этой мрачной любовной истории. Никто из чужих людей никогда не соприкасался со мной так близко.
Мой старший брат Абделькадер ушел в горы, с тех пор прошло довольно много времени. И все-таки французы добрались до нас, а жили мы в зауйе [54] Сиди М'хамед Аберкан… Французы пришли и сожгли наш дом. Мы остались ни с чем среди почерневших камней…
Второй мой брат, Ахмед, тоже ушел. Мне было тринадцать лет. И снова пришли солдаты и опять наше жилище сожгли. Добрые люди помогли нам отстроиться. Прошло какое-то время — может, с год.
54
Зауйа-молельня, небольшая мечеть.
И вот на дороге в соседнем лесу солдаты наткнулись на партизан. В тот же день они ворвались к нам. Они искали «вещественные доказательства» и нашли: у нас хранилась кое-какая одежда «братьев» [55] и даже пули. Они забрали мою мать и жену моего брата и в третий раз сожгли наш дом.
А вечером пришли «братья». Они отвели нас в горы, в дуар [56] Сиди бу Амран. Мы успели добраться туда еще до рассвета. Партизаны стали искать нам жилье, а мы ходили следом за ними все вместе: женщины, мой престарелый отец и младшие братья.
55
Так называли участников национально-освободительной войны.
56
Дуар (араб.) — селение.
Сначала тамошние жители не хотели нас принимать.
— Придут солдаты и нас тоже сожгут! Не хотим, чтобы эти люди здесь оставались! Зауйа сгорела, и наш дуар тоже сгорит!
Они долго сопротивлялись. Но Си Слиман и Си Хамид (Си Буалема к тому времени уже арестовали) стояли на своем:
— Эти люди останутся у вас! Ничего не поделаешь!.. Ну а если кто-то из вас боится, что ж, пускай идет к врагам и сдается, если, конечно, захочет… А эти люди останутся здесь!
Так мы поселились там. А связь с «братьями» у нас сохранилась. Мы все работали. Но французы и сюда добрались и все сожгли. Тогда-то сын Хамуда и решил сдаться.
Французы приказали всему населению спускаться вниз, в долину. А мы вместе с нашей матерью, которую уже освободили, все-таки остались на месте. Ночью мой брат Ахмед да упокоит Аллах его душу — отправился на поиски другого пристанища для нас.
Но он не успел отвести нас туда. Незадолго до рассвета нас окружили враги. Они потребовали:
— Спускайтесь вниз, как все остальные!
Когда пришли солдаты и стали поднимать меня, я закричала:
— Не пойду!
Тогда один солдат схватил меня за одну руку, второй за другую, но я все не унималась, кричала. Так меня и вывели из дома.
И вот нас повели вниз. По дороге пришлось переходить уэд, а накануне лил сильный дождь. Вода так и кипела в потоке. Один из солдат поднял мою младшую сестренку, чтобы перенести ее. Она стала отбиваться изо всех сил:
— Не трогай меня!
А это был человек из отряда арабской конницы, перебежчик.
— Это почему же? Мы ведь хотим помочь вам! — воскликнул он, думая, что и в самом деле оказывает услугу.
Тут-то я и вмешалась:
— Она же сказала, чтобы ты не трогал ее, вот и не трогай!