Любовь и птеродактили
Шрифт:
– А они небось дрыхнут еще, – не унимался Петрик.
Послушать его – можно подумать, он встал до рассвета! Я хмыкнула.
– Если еще дрыхнут, почему посуда на столе? С вечера не убрали? – возразил Эмма, по молодости лет востроглазый без всякого бинокля.
Я снова хмыкнула. Как говорила моя любимая ба Зина, «кто про что, а вшивый про баню»: у нас мытье посуды – священный долг младшего брата.
– Каюта – она не только для того, чтобы спать, – вкрадчиво молвил Караваев, и его рука удавчиком скользнула по
Действительно, кто про что… Я хмыкнула в третий раз.
Мой троекратный саркастический хмык никем замечен не был. Роберт, наш капитан, басовитым, как пароходный гудок, голосом перекрыл общий гвалт:
– Да погрузились они, вот и не видно никого!
Звучало важно, но непонятно. Все тут же начали расспрашивать: куда погрузились, зачем и как.
– Ну – как? С аквалангами, конечно. Они же дайверы – толстосум и жена его, – объяснил Артем.
– Да ладно? – не поверил Петрик. – Дайверы – это загорелые мускулистые парни в эротичных обтягивающих гидрокостюмах! И толстосум такой?! Роберто, подплывите поближе, я хочу это видеть!
– Плавают отходы жизнедеятельности, суда – ходят! – наставительно прогудел наш капитан, но просьбу экзальтированного пассажира выполнил и подвел наш катер поближе к чужой яхте.
– Давайте объедем ее вокруг, – не увидев никого, нетерпеливо попросил Петрик.
– Ездят телеги, а катер ходит, – повторил Роберт, и мы обошли «Стеллу» по кругу – раз, другой и третий.
На первом витке просто глазели, на втором разноголосо кричали: «Эй, на яхте! Есть кто живой?» и «Кто ты, выдь да покажись, с нами честно подружись!», на третьем Роберт по собственной инициативе погудел не то клаксоном, не то сиреной.
– Ну, говорю же, в воде они, – резюмировал Артем, когда мы не дождались никакого отклика.
– Тогда и мы в воду! – за всех решил Петрик и тут же начал распускать узел джемпера на шее, стягивать футболку и белые брючки, под которыми обнаружились незабываемые серебряные плавки.
– Ура, мы будем купаться в открытом море! – обрадовалась я и тоже схватилась за пуговки платья.
Караваев услужливо помог мне раздеться, и, хотя Роберт сказал, что открытое море – не вот это все, а водное пространство за пределами государственных границ, мы от него отмахнулись и дружно перешли к купальным процедурам.
Бултыхались минут двадцать, но появления из пены морской толстосума в обтягивающем гидрокостюме так и не дождались, поэтому решили продолжить прогулку и заглянуть в эту бухточку еще раз на обратном пути.
Мы вернулись в ту же точку часа через два, когда все выпили и съели, надышались морским воздухом и местами обгорели.
А «Стелла» все так же стояла за мысом, только повернулась к нам другим бортом.
– Это потому что ветер поменялся, был западный – стал южный, – сумничал Караваев.
Роберт тут же важно сообщил, что южным такой ветер называют «сапоги», у моряков это зюйд. Артем вполголоса объяснил, что «сапоги» – это презрительное прозвище, которое моряки, носящие по форме ботинки, дают личному составу сухопутных войск.
– Сапоги, ботинки, лоферы или мюли, но очень подозрительно, что на палубе по-прежнему никого нет, а чашки на столике так и стоят, – на редкость здраво высказался Петрик, рассматривая «Стеллу» в свой бинокль. – Друзья мои, печальные пророчества – не мой конек, но что-то мне подсказывает, тут дело нечисто!
– Они исчезли! – округлил глаза Эмма. – Как в Бермудском треугольнике! Там тоже, я читал, такое бывает: люди вдруг разом пропадают, а корабль дальше плывет, как ни в чем не бывало: двигатель работает, на кухне обед пригорает… Кстати, а когда мы будем обедать?
– Позже, – коротко ответил ему Караваев, посмотрев на «Стеллу» в отнятый у Петрика театральный бинокль. – Роберт, подойдем поближе.
Лысый капитан почти притиснул катер к яхте, Артем перебрался с нашей палубы на чужую, скрылся внизу, но тут же снова появился:
– Людей нет, аквалангов тоже! В каюте полно пустых бутылок из-под водки и виски!
Роберт выругался и потянулся к рации.
– Бермудский треугольник, точно! – зашептал мне на ухо братец. – Люся, а давай мы отсюда отплывем?
– Плавает это самое, катер ходит, – машинально поправила я и вопросительно посмотрела на Караваева.
Тот уже был не игрив и не весел. Он играл желваками на щеках и цепко оглядывал воду в бухте.
– Божечки мои, а мы ведь тут купались! – ахнул мне в другое ухо Петрик. – В этой зловещей бухте, в воде, скрывающей что-то страшное!
– Мальчики, мальчики, не нагнетайте! – Я тоже заволновалась.
Наша дружная компания отчетливо разделилась на фракции. Я, Петрик и Эмма тихо уселись на лавочку и жались друг к другу, завернувшись в пледы, – ждали, пока ситуация как-то прояснится. Караваев, Покровский и Артем с Робертом с кем-то связывались по рации, звонили и не обращали на нас никакого внимания.
Минут через десять из-за мыса вылетел глиссер спасателей, Караваев перебросился с прибывшими парой слов и перебрался к ним. Потом подошли еще какие-то катера. С одного из них в воду ловкими кувырками опрокинулись водолазы.
Вскоре один из них вынырнул, жестами что-то показал: мы не поняли, а спасатели засуетились и отплыли – ой, отошли! – на своем катере дальше в море.
– Пристройся к ним в хвост! – привстав на лавочке, чтобы лучше видеть, велела я Роберту.
– Хвост у селедки, а это кильватер, – пробурчал капитан, но повел наш катер вслед за спасательским – видно, ему и самому было любопытно.
Снова бухнулся в набежавшую волну водолаз и через минуту вернулся с товарищем, подтаскивая к борту что-то большое, темное, растопырчатое.