Любовь и смерть Геночки Сайнова
Шрифт:
Ты сегодня уезжаешь? – спросила Лота почти с отчаянием.
Я должен быть там, – ответил Генрих, отворачиваясь от ее ищущих глаз, – эти варвары вчера бомбили Ганновер и Гамбург. Они бомбили не военные склады, они бросали термитные бомбы на жилые кварталы. Заживо сгорели восемь тысяч женщин, детей и стариков. Я не могу оставаться с тобой, пока это происходит. Я должен быть в небе, потому что им там – внизу, тем кто не успел добежать до бомбоубежища, не на кого больше надеяться, кроме как на меня и моих товарищей. И может я даже виновен перед одной или другой сотней погибших там вчера в Ганновере, потому что был с тобой, а не в небе. Не защитил. Не сбил того англичанина, что сбросил свои бомбы. Прости. Прости меня.
О событиях 21 января 1944 года Остхаймер рассказывал так:
"После завтрака прошел едва лишь час, и мы только дойдя до своей квартиры, услышали как звонит телефон. Это был Генрих Витгенштейн. Он сказал: "Идите с Матцулейтом в ангар, и удостоверьтесь, что машина готова к вылету". Естественный и единственный ответ, который у меня был – это: "Яволь, герр майор". Но в тайне я все еще надеялся, что до получения нового истребителя мы хоть несколько дней не будем думать о смерти.
Разумеется, мы едва выкурив по сигарете, отправились в ангар. Матцулейт завел двигатели и прогнал их на всех оборотах, проверив давление масла и топлива. Я включил радиоаппаратуру и локатор… Все работало. В течение часа по телефону мы доложили командиру, что машина готова к вылету.
Мы снова сидели в тесной будке рядом с ангаром. Снаружи шел дождь со снегом, и я молил Бога, чтобы "томми" не взлетели сегодня со своих аэродромов в Саутгэмптоне, Гатвике и Фарнсбро. Матцулейт расстелил на полу свой комбинезон и улегся спать.
А я вспоминал, как накануне майор Витгенштейн угощал нас свежей жареной козлятиной и французским вином. Это барбекю он устроил для нас – членов экипажа и унтер-офицеров технического персонала в большом парке, прилегавшем к аэродрому.
Почти ручную козочку при очередном налете ранило осколком бомбы. Лесничий, знакомый Витгенштейна, был вынужден пристрелить животное и поделился мясом с нашим майором. Я уже был весь в приятных воспоминаниях, как зазвонил телефон, и в трубке я услышал команду, которая сразу вывела меня из дремотного состояния: "Экипаж, к вылету".
Я уже сидел в кабине и слушал радио, когда в машину вскарабкался Витгенштейн. "Все в порядке?", – спросил он. Я ответил по-уставному, – "Яволь, герр майор". Вслед за командиром в самолет поднялся Матцулейт, и техники закрыли за ним нижний люк.
Теперь нам оставалось только надеть шлемофоны и подсоединить кислородные маски.
Вообще, кислород был нужен только на большой высоте, но Витгенштейн полагал, что чистый кислород улучшает работу зрения в темноте, и мы надевали маски сразу, едва выруливали на старт.
В 21.45 мы оторвались от взлетной полосы. Это был последний взлет майора Витгенштейна.
В 21.55 на экране моего локатора возникло сразу шесть точек. Устремившись по курсу к ближайшей из них, через три минуты мы настигли четырехмоторный "ланкастер".
Тень самолета закрыла небо над нами. Витгенштейн дал очередь из "шрагемюзик", и левое крыло самолета сперва вспыхнуло, а секунду спустя, отломилось вместе с одним из моторов. Огромный самолет в страшном вращении стал падать на землю.
Через пять минут погони, мы настигли другой "ланкастер". Теперь Витгенштейн попал не в бензобаки, а бомбовый люк, потому что раздался взрыв страшной силы, разметавший самолет врага на миллиард мелких осколков. Наш самолет бросило волной вниз, и я даже на несколько мгновений потерял сознание. Однако уже через несколько секунд в наушниках послышался недовольный голос майора Витгенштейна: "Остхаймер!
Не спите там, черт бы вас побрал, дайте курс на следующую цель!" Прошло несколько минут, как мы настигли еще один "ланкастер". Витгенштейн дал очередь из пушек. На крыле англичанина показалось пламя, но оно почему то не разгорелось, а быстро погасло. Пришлось снова сближаться и прицеливаться. Вдруг в нашей кабине что то с треском разорвалось, у моих ног загорелось пламя, и оно быстро начало распространяться по всей кабине. "Мы горим", – закричал Матцулейт,
"Экипажу покинуть самолет". – крикнул майор Витгенштейн, и я не раздумывая сорвал замки фонаря кабины. Потоком воздуха меня буквально вырвало из сиденья и уже через несколько секунд я повис в подвеске своего, слава Богу, раскрывшегося парашюта. Выше и правее на фоне освещенных всполохами облаков я заметил еще один парашют… А где же третий? Третьего не было".
Свидетельство о смерти князя Генриха цу Сайн фон Витгенштейна было составлено командиром санитарной службы Второго нахт-ягдгешвадера штаб- врачом доктором Петером. Причиной смерти стали переломы черепа в области темени и лица. "Юнкерс" майора Витгенштейна был сбит английским ночным истребителем "Москито". Майор Витгенштейн попытался посадить горящий самолет на ближайшем аэродроме в районе Магдебурга, но пожар и короткое замыкание в электроцепях, оборвали полет гораздо раньше. 23 января, майор Витгенштейн был посмертно награжден Мечами к Рыцарскому Кресту (No 44). За 320 боевых вылетов майор Витгенштейн сбил 83 самолета противника. На крыши немецких городов не упали СТО ПЯТЬДЕСЯТ тонн бомб. Он спас от смерти многих… И многие потом родились ему благодаря.
Два первых послевоенных года Лота де Совиньи работала в госпитале для военнопленых немцев. А в сорок седьмом, она поступила на работу горничной в гостиницу "Карл Великий" в Ванзее, что при разделе Берлина, оказался в его американской оккупационной зоне. Там она проработала до самой пенсии. Лота де Совиньи так и не вышла замуж.
Равиль Абдурахманкадырович жил легко. Талант, рано обнаруженный его первой учительницей Алией Махмудовной, словно лихой скакун, нес его по жизни, как по широкой степи, без труда преодолевая все житейские проблемы и заботы. Впрочем, как и положено потомку воинов-степняков, Равиль относился ко всему с присущей кочевнику философией: ничего не копить и ни к чему не привязываться. Все что нельзя пристегнуть к седлу – все что нельзя взять с собой в переход – должно пойти в огонь ночного костра. Поэтому ничем, кроме собственного таланта, который он крепко носил внутри, Равиль не дорожил. Он никогда не привязывался ни к друзьям, ни тем более к женщинам. И в свои сорок шесть жил один в большой, по случаю награждения его Государственной премией, подаренной ему городскими властями квартире на Петроградской стороне. Жалко, правда, было "жигули" – "трешку".
Совсем новая была "ласточка". А машина для джигита Равиля была чем то вроде коня…
С женщинами у него всегда и все получалось очень легко. Как сойтись, так и разойтись. Впрочем, женщин он любил равно как и юношей. Еще мальчиком, занимаясь хореографией в Казанском дворце пионеров, Равиль познал настоящую любовь. Его первым другом стал седой красавец – учитель танца Мустафа Алиевич. И с той поры Равиль одинаково ценил радости интимных отношений как с юными девами, так и с молодыми мужчинами.