Любовь и смерть Геночки Сайнова
Шрифт:
Письмо Ани Донскевич Геннадию Сайнову.
Геннадий!
Начну если не с конца, то с середины. Извини, такая уж я.
Я не питаю иллюзий ни на чей счет, и на твой тоже. Если уж я родилась калекой, то не идиоткой уж точно! Я мало вижу людей и тем более молодых. И не стану скрывать, ты мне очень и даже очень нравишься. В других бы условиях, я бы позволила себе влюбиться в тебя, но у меня есть сила воли. К чему я об этом?
Потому что мне не безразлична твоя судьба. И хоть Настя мне сестра, и ей я тоже хочу счастья, но
Природа (видишь, я избегаю слова "Бог") дала ей ту красоту, что не дала мне. Ах, как я ей завидую! Я порою проклинаю и ее, и родителей, и природу – мать… За то, что я калека. А она – балерина.
Говорят, девушки – калеки, те что обречены на вечное девичество, становятся добрыми и боголюбивыми. Не верь! Я злая и в Бога не верю.
Я такая злая, что иногда думаю – убила бы…
Кого? За что?
Уж точно убила бы ту неловкую (или пьяную) акушерку, что покалечила меня…
Повесила бы ее на площади перед вокзалом или городским рынком, чтобы все видели.
И иногда, мне кажется, и Настюху бы убила.
Ты не верь ее елейным глазенкам. Она не такая добрая, как тебе кажется. Она хитрая.
И я боюсь, что она использует тебя еще и еще раз. Использует и выкинет потом, как… Извини, у меня самые мерзкие образы и ассоциации на этот счет.
Ты думаешь, моим пером движет ревность?
Может и так.
Но тем не менее. Прислушайся к моим словам. Не верь ей. Не поддавайся. Пусть она окрутит кого другого. Желающих найдется миллион с хвостиком.
Но мне будет больно потом видеть твою боль.
Поверь мне.
Твой верный друг,
Аня.
Глава пятая.
Свадебка.
Свадьбу решили сыграть в поселке. В домашнем "кремле". И Марианна Евгеньевна категорически возражала против Ленинграда.
Пусть в Молодежном все увидят, что Настюшка совсем не такая, как они там себе думают со слов этой сплетницы – Элечки Васильевой.
Да, – соглашался с женой Николай Александрович, – мне это тоже для укрепления, так сказать, статуса, здесь не помешает… Опять – таки всех нужных людей можно будет пригласить. И Первого секретаря, и управляющего главка…
Настюша, как только с родителями сговорились, оформила в школе большой отпуск, благо летние каникулы, и возвращаться в Тынду уже не собиралась…
Там декретный отпуск начнется, а там…
Рожать то где собираешься? – спрашивала Марианна Евгеньевна…
Да уж всяко не здесь – в Сибири, – резко отвечала Настя, многозначительно поглядывая на лестницу, ведущую на третий – летний этаж, где со своими книжками уединилась увечная сестра.
Мать, мгновенно зардевшись, промолчала.
В Ленинград поедем. Надо будет прописаться… И ребеночек должен быть коренным – питерским.
А Генина мама то не возражает?
Нет, я думаю… А потом мы кооператив построим. Геннадию как БАМовцу положено вне очереди, а с деньгами, мне кажется вы с отцом должны помочь. В конце – концов и вам тут не до морковкиных заговень вековать!
В приятных хлопотах пролетали длинные июньские дни. В единственном поселковом ателье шилось роскошнейшее белое платье. Шофер Алеша, как угорелый носился то в райторг, то к военторг в соседнюю дивизию, все доставал дефициты – колечки золотые, костюмчик для жениха, туфельки…
Сам жених появился в "кремле" за два дня до свадьбы. Марианна Евгеньевна как то немного растерялась, где стелить дорогому гостю? В отдельной комнате, или вместе с Настей? Даже Николая Александровича озадачила вопросом.
Спроси Настюху, как молодым лучше? – дипломатично ответил отец, – в конце то концов, живот то у невесты уже вовсю выдает… Так что, какие уж там приличия!
Настя на этот счет была категорична, – только вместе!
И за обедом, как положено верной жене, сидела по левую руку, все время демонстративно прикасаясь к суженому, то грудью, то легкой ручкой, то щекой прижимаясь к крепкому плечу…
Свой. Свой муж!
Все эти дни Гена пребывал в какой то прострации.
Жена… Вот теперь у него будут жена и ребенок…
А как же мечты? А как же Алла?
Но ведь нельзя, наверное, жить только мечтами? Нельзя?
Надо жить реалиями сегодняшнего дня?
Надо?
На все эти вопросы он не находил ответа. Он понимал, что свадьба – это то поворотное, ключевое место в его жизни, которое сподобит так ее изменить, что потом может статься – он тысячу раз пожалеет. Или наоборот – будет тысячу раз благословлять этот день.
За два дня до свадьбы он ощущал себя маленьким корабликом, который течением затягивает в узкий пролив… И если сейчас не вырваться, не предпринять усилий именно теперь, то с каждым упущенным мгновеньем, шансы на иной, отличный от прописанного проведением исход – уменьшаются и исчезают окончательно.
Но еще более беспокоило Гену то, что он впервые в жизни ничего не понимал.
Хорошо ли будет потом ей – Насте? И хорошо ли будет маме?
И самое главное… И самое главное… А можно ли жениться без любви?
Можно ли?
Ведь он не любит Настю.
Она хорошая. Она красивая. Она нежная.
Но он не любит ее. Он любит Аллу.
Но Алла в Америке, и он никогда не увидит ее.
А Настя…
В эти два дня он практически не оставался наедине с собой. Вокруг суетились новые родственники, ему то и дело поручали какие то дела, то съездить с шофером Алешей в рыбсовхоз за омулями, то поменять в военторге костюм – Насте не понравился цвет… Коричневый в тонкую полоску…
Но когда он уединялся, он вспоминал тот разговор. Их разговор, когда она рассказала ему…