Любовь и так далее
Шрифт:
Наверное, все началось в тот день, когда мы пошли к психологу. В этом мы с ним согласны. Но мы не согласны — почему. И по поводу этого разногласия мы к психологу не ходили. И в суд мы тоже не подавали. Мы оба хотели развода, детей у нас не было, и, как я уже говорила, Стюарт был человеком щедрым. У нас не было споров имущественных, и зачем было спорить, доискиваясь причин? Так что оно так и осталось неразрешенным, это разногласие. Осталось, как мусор на морском дне. Ну, знаете: море сверкает на солнце, вы плывете по теплым волнам, вода прозрачная, как слеза, вам радостно и хорошо, и вдруг вы видите на дне огромную кучу ржавого мусора. Жилище для крабов. И вы уже не замечаете ни синего неба, ни теплого моря — вы видите только мусор.
СТЮАРТ: Терри? Вы опять меня спрашиваете про Терри? Послушайте, для меня это все уже в прошлом.
О'кей. Мы стали жить вместе, мы поженились. Терри сперва не хотела детей, и я не настаивал. Мы замечательно ладили, нам было хорошо вместе. А потом… Скажем так: Терри вдруг сделалась одержима Джилиан. Безо всякой причины. И примерно тогда же она решила — и очень ясно дала мне понять, — что не хочет детей от меня. И что я мог с этим поделать? Если кто-то из нас и нуждался в помощи психотерапевта, так это она. Проблема неразрешимая. Мне стало ясно, что с Терри у нас никогда не будет такой семьи, которая с моей точки зрения, может считаться семьей настоящей. Поэтому мы разошлись. А потом развелись. Это было болезненно, но мы хотели от брака разного, и как только ты это осознаешь, лучше сразу расстаться, правда? Конец истории.
ТЕРРИ: «То, что я расскажу, обсуждению не подлежит»? Он действительно это сказал? Это что, я такая чувствительная, или это и вправду звучит оскорбительно? Детали финансовой сделки могут не подлежать обсуждению, Стюарт, американская внешняя политика может не подлежать обсуждению, Стюарт, но мы сейчас говорим о человеческих отношениях, или ты не заметил?
Факт. Первая жена Стюарта очень сильно его обидела. Он был раздавлен, ему было больно — он даже не думал, что человеку бывает так больно. Она действительно его предала: выбросила за ненадобностью, как какой-то никчемный мусор, и ушла к его лучшему другу. Стюарт оправился очень нескоро. Прошло много времени, прежде чем он снова стал доверять людям. Факт. Он все-таки стал доверять. Со мной. Факт. Если тебя кто-то бросил и сильно обидел, это еще не значит, что ты сможешь его забыть. Обычно бывает наоборот: ты не можешь его забыть, ты о нем думаешь постоянно, ты становишься одержимым этими мыслями. Факт. В самом начале Стюарт завел разговор о детях, и я сказала, что еще не готова, что хочу подождать, и он сказал: хорошо, нас никто не торопит. Факт. Больше Стюарт о детях не говорил, и заговорил только через неделю после нашего неудачного визита к психологу.
Теперь — мое личное мнение. Хорошо продуманное решение, к которому я однажды пришла, и все во мне подтвердило, что это правильно — пресловутая женская интуиция, все мои ощущения, все наблюдения, все размышления о прошлом и настоящем. Помните, я говорила про честную ложь: что люди, когда влюбляются, часто говорят друг другу неправду, искренне полагая, что это правда или когда-нибудь станет правдой? И Стюарт тоже сказал мне неправду, причем очень большую неправду: «Я хочу, чтобы у нас были дети». И знаете, почему это ложь? Потому что — и чтобы это понять, мне понадобилось три года, — вот правда. Стюарт хотел, чтобы у нас были дети, но не мои и его, а его и Джилиан. Теперь вам понятно?
Эй, Стюарт, теперь уже это не подлежит обсуждению.
ДЖИЛИАН: Кто-нибудь знает, что происходит с Оливером?
Он вернулся из Линкольншира в отвратительном настроении. Софи побежала к двери, но Оливер даже не поговорил с ней — сразу поднялся наверх. Я слышала, как он идет по лестнице. Софи пришла ко мне и сказала:
— Папа в унылости.
Что делать, когда человек не в настроении? Я не психоаналитик, и из меня никогда бы не вышел психоаналитик. Так что я поступила так, как поступаю всегда в таких случаях: сделала вид, что ничего не случилось, постаралась изобразить веселье, и если Оливер не захочет заразиться моим настроением, тогда, я извиняюсь, пусть сам разбирается со своим. Он уже большой мальчик. Я человек — как там это жуткое слово? — не конфронтационный. Я расспрашиваю и слушаю, когда и если ему это нужно. Я всегда рядом, если ему необходима поддержка. Но, с другой стороны, я не сестра милосердия и не мамочка Оливеру — у меня уже есть две дочки.
Когда он спустился, я спросила, как у него прошел день.
— Морковь. Лук-порей. Утки.
Я спросила, не было ли пробок на шоссе.
— Шоссе было забито дебилами, трусами и лжецами.
Последняя попытка привести его в норму, вернуть к нормальности, как я это называю: я показала ему полки, которые повесил Стюарт. Он долго и тщательно их разглядывал — то подходил совсем близко, то отступал на пару шагов, как будто смотрел на картины в Национальной галерее, стучал по ним пальцами, дергал, чтобы проверить, хорошо ли они закреплены, вертел в руках спиртовой уровень, который Стюарт забыл, когда уходил. Обычное представление в духе Оливера, разве что чуточку чересчур.
— Они не покрашены, — сказала я, чтобы нарушить молчание.
— А я и не заметил.
— Стюарт подумал, что ты, может быть, захочешь покрасить их сам.
— Как мило с его стороны.
Как вы, наверное, уже заметили, я ненавижу подобные разговоры. Я люблю, когда люди говорят просто и по существу.
— Ну и что ты думаешь, Оливер?
— Что я думаю? — Он встал, широко расставив ноги и подперев кулаком подбородок — снова изображая задумчивого посетителя Национальной галереи. — Я думаю, это хорошо, что вы с ним так спелись в плане «по хозяйству».
Я смолчала. Я пошла спать. Оливер в ту ночь спал отдельно. Такое случается иногда, когда он не в настроении. Если девочки замечают, мы говорим им, что папа работал допоздна и лег спать в другой комнате, чтобы не разбудить маму.
СТЮАРТ: Я наткнулся на Оливера во дворе. Он тут же отставил корзину с эндивием и учинил целое представление из замысловатых поклонов и шарканий ножкой. Он даже достал носовой платок и принялся размахивать им у меня перед носом, едва не задевая меня по лицу. Он явно хотел мне о чем-то напомнить. Но у меня не возникло никаких ассоциаций.
— Оливер, — спросил я, — что ты тут изображаешь?
— Твоего лакея, — ответил он.
— С чего бы вдруг?
— Ага! — Он весь сморщился и постучал себя по носу пальцем. — Как сказал кто-то умный: никто не бывает героем для своего лакея.
— Может быть, это и верно, — ответил я. — Но поскольку лакеев, как таковых, теперь уже нет, данная мудрость кажется мне несколько неуместной.
ОЛИВЕР: Во время оно, пока хозяин не спас меня от унижения, я пал очень низко. Я ходил по квартирам с большим пластмассовым ящиком и продавал домохозяйкам кухонные полотенца и стеганые варежки-прихватки. Я работал курьером в пиратском видеопрокате, что, наверное, было не очень кошерно. Я рассовывал рекламные брошюрки по почтовым ящикам. Включая свой собственный. Звучит как полный онанизм, но тут все было продумано. Стоя так, чтобы за разворотом плеч скрыть свой преступный поступок, я запихивал себе в ящик сразу по пятьдесят листовок, рассуждая примерно так: я избавляю соседей от ненужной макулатуры, сокращаю свой рабочий день и вес пачки с бумажками. Однажды я вывалил к нам на коврик через щель для почты неимоверное количество специальных предложений «во вторник вечером в ресторане „Бенгальская звездочка“», который по праву гордится качеством блюд, подаваемых в ресторане, равно как и четко налаженной системой доставки блюд на дом («Карри с доставкой на дом за полчаса»), а на следующий день воспользовался вышеуказанным спецпредложением и спустил ползарплаты — презренный металл, — пригласив свою Meilleure Demie [136] на вышеуказанный «ужин при свечах». Насколько я помню, к любому блюду, которое стоило больше 10 фунтов, овощной гарнир подавался бесплатно.
136
Лучшую половину (фр.).
Стюарт, без сомнения, убежден, что я проходил курс начальной школы по элементарным основам капиталистического предпринимательства. Но я себя чувствовал просто бесправным рабом, которого злобно эксплуатируют.
Plus ca change, [137] ага?
ДЖИЛИАН: Может быть, кто-то из вас считает, что это предательство. Оливер наверняка бы взбесился, если бы он узнал. Но я испугалась, что он снова впадает в депрессию, и позвонила Стюарту, и сказала, что я очень переживаю, не слишком ли много Оливер работает. В ответ была долгая тишина, потом Стюарт вдруг расхохотался, и опять — тишина. Наконец он сказал:
137
Первая половина выражения: «plus ca change, plus c'est la meme chose» — «чем больше перемен, тем больше все остается по-старому».