Любовь и войны полов
Шрифт:
Глава 5. Слои и оболочки
«И враги человеку домашние его…»
Пройдёт время, и я, с ужасом замечу, что жизнь вокруг меня становится всё более и более уродливой – куда-то начнут, вдруг, исчезать, все умные и красивые люди, а вместо них будет появляться всё больше и больше разнообразно неказистых существ, всех мастей и типов. Странно, но никто не обратит на это внимание и не забьёт тревогу о бедствии планетарного масштаба: тотальном исчезновении красивых людей!! Неужели кончилось уже и их время?!.
Мне повезло – в моём детстве красивых людей было ещё достаточно. Причём, больше всего я встречал их именно
Не знаю уж, как это получается, только по светским манерам, СПБ всегда был больше столицей, чем Москва, которая, как родилась деревней, так ею и осталось. Вот только сердце каждого русского православного человека, принадлежит, конечно же, всегда ей одной – моей Москве! Самой большой деревне в мире!..
Но первое разделение людей я заметил вовсе и не по внешности, а по интеллекту. Причём, перед самым своим носом – в семье. Но тут оно касалось и души, и поведения. Каким-то образом, всё это оказывалось связанным. Приходилось признавать, что неоднородность возникает уже в семье…
Следующее открытие заключалось в том, что мы живём не в одном, а сразу в нескольких мирах. Они соприкасаются, иногда даже и почти переходят друг в друга, но они разные. Грубо говоря, есть «толстый» – примитивный, в котором живёт большинство, и «тонкий», в который проникают, далеко не все. Хотя никакой сложности, тут, в общем-то, и нет: каждый может при желании жить как в одном, так и в другом – надо лишь изменить свойства своей психики. К примеру, скажем, взять, да и стать «тонким». В принципе, каждый может сконструировать себе свой собственный мир, комбинируя свое окружение, выбором своих друзей. Ведь, только так мы и создаём пока, комфортные пространства своей психики! Потому, что только в таком пространстве и возможно полное раскрытие каждого, как личности…
Получается, что в одной жизни заключено несколько, а у каждого из нас ещё и своя дорожка, свой путь, своя цель рождения. Как узнать себя: кто ты сам?! Тогда поймёшь и что тебе в этой жизни нужно. У каждого человека имеется свой внутренний компас, но чтобы его настроить, его необходимо, хоть как-то, ещё и почувствовать. Но настройка его происходит у каждого по разному. Одним помогают люди, другим книги, третьим обстоятельства. Я всегда предпочитал книги – они здорово помогали найти себя в этом море жизни, среди других людей…
Прошли годы и врачебная практика подтвердила ранние подозрения, что у человека два главных показателя развития – его речь и тяга к чтению. Других нет. С годами появился навык определять навскидку, сколько книг прочёл человек. Примерно, конечно… Вообще-то, это становится ясным уже по его самым первым, всего нескольким фразам. Любопытно, что чтение даёт куда больше культуры, чем образование. И это отражается даже на лицах! Откуда и берёт начало, чисто русское понятие «интеллигентности», как, прежде всего, начитанности. Прежде всего… Убеждён, что интеллигентность появится у любого, кто прочтёт всего … тысяч 10 книг.
Ещё удивительнее, что когда я делал такой литературный минимум для сына, то понял, что решающее воздействие оказывают, всего лишь, 7-10 писателей. Всего!! Вот только для того, чтобы найти их, нужны сотни. У каждого свой набор. У меня это были англичане и американцы, немцы, а уж потом, и русские. Из которых мне был близок всего десяток. Да, книги поработили меня с колыбели…
С детства я, как маньяк, постоянно кружил по квартире в поисках новых книг, роясь во всех шкафах, этажерках, столах и полках, где попутно находил немало интересного. Вдохновлённый жаждой просвещения и светлым образом юного барабанщика я, хотя и с некоторыми угрызениями совести, не останавливался перед вскрытием даже категорически запретных ящиков в столах и этажерках отца, тщательно подбирая к ним свои ключи. Именно там хранилось оружие, которое я так полюбил. Уверен, что попади я в своё время, в приличные руки, из меня мог бы получиться неплохой взломщик… Во всяком случае, коллекционировать ключи от ящиков письменных и прочих столов, я начал рано, хотя и без меня дома их была приличная связка. Пока что домашних…
Вскоре я научился быстро разбирать и собирать «Парабеллум» и часто с удовольствием занимался этим под танго, фокстрот, арии Олеси и Миколы. Тем более легко – почти как ниндзя – я проникал в педагогическую библиотеку матери к её макаренкам и песталоцци, и в медицинские учебники, атласы и справочники сестёр. Сильное впечатление на меня произвели тогда, помню, учебники гинекологии. Оказывается, женщины могли сидеть, лежать и даже рожать в самых невообразимых, но всегда прекрасных, позах…
Государственные библиотеки меня, к тому времени, давно уже не удовлетворяли, а вот в частных ещё можно было неплохо поживиться, тем более, что у многих наших знакомых, были вполне приличные подборки книг. Тут выручали наши коровы. У нас был сепаратор и маслобойка, делались сыры, сырные массы, твороги, сметаны и ряженки, но молока было, всё равно, хоть залейся, тем более, что лично я, молочного, почти что, ничего и не ел.
Так, что довольно много молока продавалось. Банки с ним обычно ставились в тень дома на заднем дворе, на скамеечку, под огромный розовый куст. Тут-то и устраивал я, обычно, свои засады, смысл которых заключался в том, чтобы войти в доверие к любителям молочка наших зорек и красулек и быть приглашённым сначала в гости, чтобы там уже с упоением и зарыться в чужие закрома…
Обычно, видя моё рвение, чистые руки и бережное отношение, хозяева позволяли мне пользоваться своими книгами регулярно, до полного, так сказать, их переваривания. В особо важных случаях, я привлекал к переговорам маму…
Любовь к чтению была и осталась для меня, пожалуй, самым важным показателем человека. В «нашей семье» она распределялась почти по аномалии – отец, старшая сестра, бабушка, я и муж младшей сестры, читали много и запоем. Причём, трое последних всё подряд и в огромных количествах. Трое же имели склонность к серьёзным писателям и глубокой литературе: отец тяготел к Лескову, сестра к Диккенсу, а я, выросший в обнимку со «всем Пушкиным», не успокоился, пока не открыл для себя Достоевского. Правда, это произошло уже после Лондона, Ремарка, Хемингуэя и Сэлинджера, с героями которых я прочно срастался – так были они мне близки и дороги. И остались. С ними я, практически, и жил, был счастлив и горевал – они и были моей настоящей семьёй, поскольку книги воспринимались мною, вмного ближе, чем любая реальность. В них было больше жизни, чем вокруг – там всё было правдивей, красивей и интересней. Нашему читательскому кругу были присущи анализ и рассудительность…