Любовь к ребенку
Шрифт:
Хороший воспитатель знает, что стоит подумать и над пустяшным эпизодом, за ним может стоять целая проблема – не пренебрегает ничем.
Хороший воспитатель знает, что он делает по требованию торжествующих властей, господствующей церкви, в силу укоренившейся традиции, принятого обычая, под железным диктатом существующих условий. И он знает, что диктат этот имеет в виду добро детей лишь постольку, поскольку учит гнуть спины, подчиняться, рассчитывать, приучает к будущим компромиссам.
Плохой воспитатель полагает, что дети и в самом деле должны не шуметь и не пачкать платье, а добросовестно зубрить
Умный воспитатель не куксится, когда он не понимает детей, а размышляет, ищет, спрашивает их самих. И они его научат не задевать их слишком чувствительно – было б желание научиться!
говорит воспитатель, иногда и не подозревая, что не только есть, но и очень суровые.
Нет темного карцера, но есть изоляция и лишение свободы. Поставит в угол, посадит за отдельный стол, не позволит съездить домой. Отберет мячик, магнит, картинку, пузырек из-под одеколона – значит, есть и конфискация собственности. Запретит ложиться спать вместе со старшими, не позволит на праздник надеть новое платье– значит, и лишение особых прав и льгот. Наконец, разве это не наказание, если воспитатель холоден, недружелюбен, недоволен?
Ты применяешь наказания, ты только смягчил или изменил их форму. Дети боятся, будь это большое, маленькое или только символическое наказание. Понимаешь: дети боятся – значит, наказания существуют.
Можно высечь самолюбие и чувства ребенка, как раньше секли розгами тело.
А как ты это объяснишь?
Скажешь, что, если не исправится, будешь вынужден его исключить? Наивный! Ты грозишь смертью! И не исключишь: тот, кого в прошлом году исключили, был больной, ненормальный, а этот здоровый, симпатичный сорванец, из него выйдет дельный парень; ты его хочешь только попугать. Ведь и нянька не отдаст ребенка нищему и не заведет его в лес, чтобы его волки съели, и она только грозится.
Вызовешь опекунов на беседу – еще более изощренная угроза.
Ты грозишь, что заставишь спать в коридоре, есть на лестнице, наденешь на него слюнявчик – всегда грозишь наказанием ступенью выше тех, которые в ходу.
Иногда угрозы бесплотны, неопределенны:
«В последний раз тебе говорю! – Увидишь, все это плохо кончится! – Доиграешься, наконец! – Больше повторять не стану, делай что хочешь. – Теперь уж я за тебя примусь всерьез!» Само разнообразие оборотов доказывает, что они широко распространены, и добавлю, что ими злоупотребляют.
Иногда ребенок верит всецело и всегда хотя бы наполовину.
«И что только теперь со мной будет?»
Правда, воспитатель пока не наказал, ну а если накажет, то когда и как? Боязнь неизвестного, неожиданного. Если ты его наказал – он уже обрел душевное спокойствие, а если ты ему только пригрозил, то, проснувшись на другой день, он готов будет тебя возненавидеть за то, что ты его так мучишь.
Можно угрозами держать детей в полном повиновении и при отсутствии критического отношения к себе думать, что это мягкий способ воздействия, тогда как на самом деле невыполненная угроза большое наказание…
Существует ошибочное, основанное на поверхностном наблюдении убеждение, что дети быстро забывают печали, обиды и решения. Едва поссорились, как уже вместе играют. Час назад обещал исправиться, и снова шкодит.
Нет, дети долго помнят обиды, они припомнят тебе оскорбление, нанесенное год назад. А не выполняет вынужденное обещание потому, что не может.
Заразившись общим весельем, ребенок бегает и играет, но он вернется к своим невеселым думам в тиши – за книжкой или вечером перед сном.
Порой замечаешь, что ребенок тебя избегает. Не подбежит с вопросом, не улыбнется, проходя мимо, не войдет к тебе в комнату.
– А я думал, вы еще сердитесь, – ответит, если спросить.
И с трудом вспоминаешь, что на прошлой неделе ты сказал ему из-за какого-то мелкого проступка что-то не совсем приятное, несколько повысив голос. И самолюбивый или впечатлительный ребенок пережил в душе незаметно для тебя много неприятных минут.
Ребенок помнит.
Вдова в глубоком трауре, забывшись в шутливой беседе, громко рассмеется и тут же спохватится: «Ах, я смеюсь, а мой бедный муж…» Она знает: так надо. Ты быстро научишь детей этому искусству: сделай выговор, что он веселый, а должен быть грустным и сокрушенным, и он послушается. Мне не раз случалось видеть, как принимавший живое участие в играх мальчик делал печальное лицо, поймав мой грозный взгляд. «Ох, правда, неприлично веселиться, когда на тебя сердятся».
Помни, есть дети, которые только прикидываются, что им все равно: пусть, мол, воспитатель не думает, что они боятся, огорчены, помнят. А если цель наказания – сбить с них спесь, так это уже для них становится делом чести. И это дети, которые, пожалуй, острее всего воспринимают и долго помнят.
Ну а если под этими словами кроется желание опозорить?
«Взгляни, как выглядит твоя тетрадка! На кого ты похож! Ну и отличился! Погляди-ка, что он устроил!»
А публика-товарищи обязаны иронически улыбаться и выражать удивление и презрение. Это делают не все – и чем ребята честнее, тем они сдержаннее в выражении нелестного мнения.
Существует другой вид наказания: упорное пренебрежение, унизительное примирение с существующим положением вещей.
– Ты еще не съел? Опять последний? Опять забыл?
Посмотришь укоризненно, вздохнешь с отчаянием, махнешь безнадежно рукой.
Сознавая свою вину, правонарушитель вешает голову, а иногда, полный внутреннего бунта и неприязни, косится исподлобья на травящую его свору, чтобы при случае задать кому следует.
– Дай мне то, дай мне это, – чаще, чем другие, повторял один мальчик.
В довольно резкой форме я приструнил его за эту некрасивую привычку. Год спустя, записывая детские прозвища, я столкнулся с отголоском моего бестактного выступления – у этого мальчика было мучительнейшее для самолюбия прозвище: «Даймнеэто-попрошайка».
Высмеивание – большое и очень болезненное наказание.
– Так вот как ты меня любишь? Так-то ты выполняешь обещание?