Любовь кардинала
Шрифт:
– Ваш брат несчастен, – объявила она. – Я – тоже. Это – во-первых. С Гастоном обращаются несправедливо.
Людовик поднял голову. Глаза его потускнели от тоски и никак не обнаруживали испытываемых им чувств.
– Мой брат, герцог Орлеанский, владеет городами, поместьями, состоянием. И может делать все, что ему вздумается. Что еще я могу ему дать?
– Я хочу жениться на Мари де Гонзаго де Невер или на Маргарите Лотарингской, – заявил Гастон. – И я требую вашего разрешения на то, чтобы я сам мог сделать выбор между ними. Ранее вы силой заставили меня жениться, а теперь я хочу это сделать по своему выбору!
– И, – подхватила Мария Медичи, – у Гастона должны быть крепости,
– Что-нибудь еще? – поинтересовался король. – Брачный союз с одной из двух самых желанных принцесс Европы, причем отец одной из них, в Лотарингии, меня ненавидит. И самые главные крепости в моем королевстве. Почему бы вам не потребовать мою корону, брат? Ведь на самом деле вы ее добиваетесь?
Король неожиданно вскочил с места.
– Мой ответ – нет! На оба предложения.
– Стойте! – толстые сильные пальцы Марии схватили его за рукав и не отпускали. Она пыталась быть умеренной, пыталась взывать к его разуму. А теперь потеряла голову. Ненависть к одному сыну и страстная любовь к другому вспыхнули в ней при отказе короля. И еще больше от насмешки, от вызова, который он осмелился бросить ей.
– Вы пренебрегаете просьбами Гастона, как будто он какое-то ничтожество, тогда как он – ваш наследник. И еще рассуждаете о короне Франции! Глупец, как легко было бы сорвать ее с вашей головы, если бы мы этого добивались! Вы говорите о жадности, измене Гастона – лучше подумайте о том, как он вам верен, как отверг искушение взять все, попросив вместо этого так мало. Слушайте меня! Я сказала, что первым на очереди – требования Гастона, а теперь займемся вторым. Вы изменили своему слову: Ришелье по-прежнему при должности. Я ждала. Я была терпелива… – Голос старой королевы поднялся до крика и был слышен снаружи за закрытыми дверями. – Я ждала, когда же вы выполните то, что обещали. А вы не сделали ничего! Ваш брат, я, ваша жена и сама Испания едины во мнении: вы обязаны избавиться от этого прелата! Мы требуем своего, иначе между нами мира не будет!
– А мой мир?! – Людовик никогда не кричал в ответ. Услышав впервые его крик, королева-мать смолкла.
– Кого заботят мое спокойствие духа и здоровье? Вы не отстаете от меня ни днем, ни ночью, требуя устранить лучшего из моих слуг. Вы оскорбляете и высмеиваете его, побуждая брата делать то же самое. И не даете мне покоя, напоминая при каждой нашей встрече о том обещании, которое вырвали у меня, когда я был слишком болен, чтобы сопротивляться. Я его отвергаю! Абсолютно! Ришелье останется при мне… И если бы вы хоть сколько-нибудь заботились… – король стал заикаться, не в силах совладать с наплывом чувств, и вдруг увидел – к своему стыду и обиде, – как мать и Гастон обменялись презрительными улыбками.
– Если бы вы испытывали хоть какую-то привязанность ко мне, – продолжил он, запинаясь так, что вынужден был остановиться, чтобы справиться с непослушным языком. Его собеседники ждали, наслаждаясь замешательством Людовика, и наконец ему удалось, скомкав последние слова, закончить свою гневную речь:
– Если бы вы думали о моем благополучии, то не захотели бы разлучить меня с кардиналом!
– Он – предатель! – разразился Гастон. – Он служит только самому себе, набивает мошну и укрепляет свою власть! Думаете, мы забыли, как он расправился с де Шале? Сколько наших друзей сидят в тюрьме из-за него? Да, мой брат, настало время, когда вам придется выбирать между ним и между мной и матерью и всеми вашими приближенными. Мы больше не потерпим его наглости и вмешательства в наши дела. Он должен уйти!
– Или он уйдет, – заорала во весь голос Мария
Людовик не мог выговорить ни слова. Лицо матери, искаженное жестокой злобой и покрытое ручейками слез, склонилось к нему, и он вдруг почувствовал, что его словно швыряет и крутит в волнах прибоя. Голос матери не давал ему ни секунды покоя. Этот неожиданно навалившийся груз ярости и упреков, казалось, давил физически.
Его обвиняли в том, что он предпочел Ришелье матери. Но Ришелье никогда не давал ему повода чувствовать себя неблагодарным, низшим существом, мальчишкой в одежде мужчины. Он не обременял Людовика заботами, не терзал попусту и не подчеркивал в укор королю свою роль и значение. Ришелье служил буфером между ним и коварным, предательским Двором. Мать бросила обвинение, и ему неожиданно стало ясно, насколько оно верно: он действительно предпочитал ей Ришелье. И не только ей, но и всем остальным.
– Прогоните вы его? – продолжала настаивать Мария. – Обещаете здесь, сейчас, перед Гастоном, что дьявол до завтрашнего утра будет заточен в Бастилию?
– Если, брат, вы этого не сделаете, – заверил Гастон, приходя матери на помощь, – то лично я знаю, как себя защитить.
– А я оставлю вас! Покину вас и Двор раз и навсегда!
Людовик колебался. Проблема встала так остро, как никогда раньше. И все-таки он сделал попытку выиграть время – такова уж его натура.
– Ради меня и вы, Мадам, и ты, Гастон, умоляю – простите кардинала и верните ему свое благоволение. Брат, ты получишь желаемую тобой невесту и, если настаиваешь, то и Иль-де-Франс, но перестаньте преследовать кардинала!
– Никогда! – ответила Мария Медичи, и Гастон, как эхо, повторил:
– Никогда!
– Будете цепляться за это ничтожество и увидите, что вас покинут все, даже последние друзья, – пригрозила королева-мать. Она двинулась к королю, и тот непроизвольно отшатнулся.
– Ну же, каков ваш ответ? Мы ждем!
На мгновение Людовик заколебался, уже был почти готов уступить и отдать им на съедение своего министра. От всех этих нападок матери у него невыносимо разболелась голова, а язык распух так, что он сомневался, сможет ли произнести хоть слово. Искушение было сильным, но как-то вдруг он его преодолел. И без малейших признаков заикания произнес:
– Ришелье останется, Мадам. Это мое окончательное решение. – Повернувшись, король подошел к двери и постучал по ней тростью с золотым набалдашником. Дверь тут же открылась, и в мгновение ока он оказался в окружении приближенных. Под их защитой, чувствуя себя в безопасности, король еще раз повернулся, поклонился матери, стоявшей посреди комнаты, коснулся рукой плеча Гастона и вышел в сопровождении придворных.
– Лжец, обманщик! – заорала вслед ему Мария и выругалась по-итальянски. – Нас не заставят свернуть с пути, сын мой, – обернулась она к Гастону. – Только не этот неблагодарный пес, который всем мне обязан. Мы осуществим наш план. Пойдем в Лувр и обсудим с Анной наш следующий шаг в этой маленькой игре. И кровавой игре – могу поручиться. Они еще дождутся – и этот угрюмый дохляк, и его любимый кардинал! Пока мы с ним покончим, он не один раз пожалеет, что не сдержал данное мне слово.